Альберт Лиханов - Мой генерал

— Я тогда дурак был, — сказал он без всяких предисловий.

Шапка съехала мне на глаза. Я сдвинул её назад. Кирилл глядел на меня задумчиво и спокойно. Он и на Кирилла-то, кажется, не походил. Совсем другой. Я мотнул головой.

— Дураком был я.

Он вздохнул. Согласился:

— И ты тоже.

Мы постояли, но улыбаясь, стали копать дальше. И какая-то сила во мне появилась вдруг. Я махал и махал лопатой, и непонятная радость меня распирала. Я повторял про себя дедушкины стихи и крутил головой: ну, Пушкин!

Мы с Кириллом копали снег, и вдруг я увидел, что нас не четверо, а пятеро. Я протёр глаза. Мама и папа копали в сторонке, мы с Кириллом были чуть поодаль, а теперь неподалёку маячила ещё одна фигура.

— Эй, кто там? — крикнул я.

— Кто, кто! — ответил неизвестный Кешкиным голосом. — Я!

Я прислонился к снежной стене, и горло у меня перехватило. Вот как! А я думал, а я считал… Неправильно, значит, считал, не так думал.

Я вонзил свою лопату в снег, и сил у меня будто втрое прибавилось. И какая-то радость меня с краями переполняла, и глупая песня без слов с губ срывалась: «Турум-бурум-ба-а! Турум-бурум-ба-а!» Лопаты мелькали, как пропеллеры, я поглядывал на Кешку и Кирилла, и жизнь мне очень и очень нравилась.

Папа и мама, увидев Кешку, остановились, стали между собой переговариваться. Я их понял.

— Конечно! — сказал я. — Вы идите, вас ведь ждут, вы нужны везде, деда мы сами потихонечку откопаем.

Папа и мама ушли.

Дверь откопали, когда уже совсем рассвело, дедушка протиснулся в узкую щель, огляделся, зажмурился и вдруг аппетитно зевнул.

Кирилл во весь голос затрубил туш, я засмеялся, а Кешка объявил:

— Спасение зимовщика с дрейфующей льдины!

Дедушка блаженно улыбнулся, потом вдруг разом поетрожал и гаркнул своим знаменитым командирским голосом:

— Благодарю за спасение!

Кешка прижал руки по швам и бойко отрапортовал:

— Служим Советскому Союзу, товарищ генерал-лейтенант!

Генерал-лейтенант стоял перед Кешкой в растоптанных валенках, в ватнике и ушанке. Одна рука была в обычной перчатке, а из второй торчали голые кончики пальцев.

Дед приложил к ушанке перчатку с голыми пальцами — приложил умело: резко и четко — и протяжно скомандовал:

— В-вольно-о!

Кешка согнул коленку одной ноги, стал вольно, и мы все рассмеялись, радуясь спасению моего генерала.

А потом… Потом мы пошли к нам и все ждали, пока дед переоденется.

Я даже думать об этом перестал. Ведь с этой же моей прихоти начались все несчастья. Я хотел обязательно рядом с дедом идти. Чтобы он в форме, с орденами и погонами. И на мне как бы отражается свет его славы. Вот чего когда-то хотелось.

И вот мы пробираемся среди сугробов, а встречные люди оборачиваются на деда, переговариваются громко:

— Смотрите, даже генерал приехал.

— Подмога пришла!

— Ну, теперь не пропадём!

Дед хмурится, а я улыбаюсь: понятно, почему он именно сегодня шинель надел. Для этого вот. Чтобы люди оборачивались. Чтобы думали: раз генерал, значит, армия на выручку пришла, всё в порядке. От дедовой шинели сегодня польза — она людей успокаивает. И я улыбаюсь, и ругаю себя за прежние свои глупости и страдания, и думаю, какой дедушка молодец: надел свою шинель в самый нужный час, надел не для похвальбы, а для дела, и вот наконец я иду с ним и горжусь, и Кешка и Кирилл тоже гордятся моим дедом. Настал долгожданный момент. Только он в тысячу раз лучше, чем я когда-то придумывал. В миллион.

Мы идём к управлению, там штаб. Туда люди движутся, чтобы организованно, всем вместе, посёлок расчистить.

Когда мы с дедушкой вошли в кабинет к начальнику стройки, народу там было невпроворот. Но все сразу раздвинулись, пропуская нас. Притихли.

Начальник стройки шагнул к деду, молча пожал ему руку.

— Догадываюсь, кто к нам прибыл, — сказал он и поглядел в угол. Там, у телефонов, стоял отец. — Очень кстати, Антон Петрович!

— Что ж, поручайте! — ответил дедушка строго и показал на нас: — Вот у меня и помощники есть.

Начальник стройки пожал и нам руки.

— Пионерам мы работу найдём, а вас, Антон Петрович, приглашаю быть моим заместителем. По-фронтовому — начальником штаба! — И обратился к людям, сидевшим в кабинете: — Прошу любить и жаловать! Генерал-лейтенант Рыбаков. Сообщения о ходе работ передавать ему, в этот кабинет, — он координирует наши усилия.