Варлаам (Вадим) Рыжаков - О Гриньке, о Саньке и немного о девчонках

Таких примеров я мог бы привести уйму. Да только к чему? Гринька и на этот раз ошибся. Девчонки не пустили нас в комнату. Сколько ни дрожали мы на морозе под окнами, сколько ни грохотали в дверь кулаками, как ни клянчили, так ничего и не добились. Девчонки выходили на стук в коридор, о чем-то загадочно шушукались, приглушенно хихикали, а дверь не отпирали.

Я напоследок лягнул что было силы ногой в дверь и домой хотел было идти. А Гринька — ни в какую. Уперся как бык и не своротишь.

Погоди, говорит, да погоди. Неправда, говорит, что-нибудь да придумаем. И скумекали.

Решили забраться в дом к девчонкам через двор. За веревкой не поленились сбегали. Залезли на крышу двора, разворошили солому — проделали дыру. Заглянул я в нее — чернота, хоть глаз коли. А туда спускаться надо. Меня жуть морозом прошибла.

— Боязно, Гринь, — говорю.

Гринька молчит. Брови сдвинул. Вижу, недоволен. Обиделся.

— Не совсем, — говорю, — Гринь, боязно, а так, немножечко.

— Не думал я, что ты, Сань…

— Да нет, Гринь, мне уже почти не боязно.

— А ежели бы, Сань, война? Ежели бы мы были партизаны? Ежели бы там в дому были враги? А? А ты — боязно.

— Э-э-э! Гриньк, сказал тоже. Это коли война, это коли партизаны — я бы и глазом не моргнул. А тут просто так, полезай в эту дыру за здорово живешь. Лезь сам.

— Я бы с радостью, Сань. Я бы и не то еще сделал, но ты меня, Сань, не удержишь на веревке. Я тяжелый. А ты, Сань, маленький. Я тебя полего-о-нечку спущу.

Ох и Гринька! Знает, что я отзывчивый. Да и то сказать, надо кому-то лезть. А он правду говорит. Я не особо тяжелый. Как-то отец поставил на весы и сам был не рад. Я еле дотянул до тощего барана. Кладовщик Семен усмехнулся с хитрецой и говорит:

— Голодом моришь отпрыска. Отец только крякнул.

— А леший его знает. Дырявый он, что ли. Ест, как вол, а растет козленком.

Обвязал меня Гринька веревкой и начал опускать.

Спервоначала шло все хорошо. Опускался я в непроглядную темень плавно и, надо думать, уже до половины спустился во двор, а то и больше. И вдруг зацепил штаниной какую-то жердь. Оттолкнул ее ногой, а это оказалась вовсе и не жердь, а куриный насест. Он сорвался — и вниз. А курица, хоть и птица, а если растревожишь ее, накричит не меньше самой горластой бабы в деревне. А я сошвырнул целый насест. Представляете, что поднялось! Уши затыкай. Овцы ите не выдержали — жалобно заблеяли. На соседнем дворе собака затявкала. Поросенок, на что уж ленивый и глупый, и то захрюкал от страху.

У меня волосы дыбом встали.

А веревка, как назло, дернулась несколько раз и — стоп машина, приехали. Повис я и дрыгаюсь, как рыбина на крючке, и ни с места. И уцепиться не за что. Куда ни лягну — бездонная пустота. Кричу Гриньке:

— Чего ты там. Тяни!

— Да веревка, Сань, спуталась. Держись.

— За что? За свои волосы, что ли? Тяни, дылда! Вспыхнула лампочка. Во двор вбежали девчонки и онемели от ужаса. И не удивительно. Я раскачивался на веревке, как пугало. Онемеешь.

Нинка будто кипятку хватила, рот разевает, а звука нет. А Маринка как вцепилась в косяк, так и прилипла к нему. Трясется, как лист осиновый. А потом обе как взвоют и — на улицу. Выбежали и заверещали. По морозному воздуху только треск пошел.

Мы с Гринькой махнули с крыши двора прямо в сугроб.

По самый пояс улетели. Выбрались кое-как и по задворкам — тягу. Обогнули деревню и с другого конца ее идем как ни в чем не бывало. Снег отряхнули, веревку спрятали, посмеиваемся.

Посреди деревни Васек нам встретился. Бежит, торопится.

— Кудай-то ты? — остановил его Гринька.

— Как куда, — обиделся он, — Нинку Хромову воры обчистили.

— Врешь!

— Вру-у-у… Как липку ободрали. Через крышу двора залезли. Овец — чик, — Васек шаркнул ребром ладони по шее, — а от куриц один пух остался.

— И все унесли?

— Нет. Говорят, не успели. Один из воров повесился. Мы с Гринькой переглянулись, спросили:

— И висит он?

— Нет. Говорят, сбежал.

— Как же, Васьк, повесился и сбежал.

— А я знаю как? Идите да спросите. Бабка Марфа говорит, это вор-оборотень. Он все может. Он может заставить человека что угодно сделать.

Гринька толкнул меня в бок кулаком, подмигнул: вот, мол, мелет.

Возле Нинкиного дома толпился народ.

Женщины так горячо обсуждали случившееся и рассказывали стакой подробностью, что я начал им верить. Тем более что девчонки во всем им поддакивали.