Семён Ласкин - Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)

— Мама, — сказал он, — давай я один отвезу папе лекарства. Ты же сама болеешь.

Но Ольга Алексеевна только грустно покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Я должна сама его поглядеть. А вдруг ему требуется помощь?

И она стала отбирать из чемодана самые лучшие лекарства, чтобы спасти Бориса Борисыча. А Саня сказал:

— Как хорошо, что у нас все есть. Мы его быстро с тобой поставим на ноги.

Итак, мы поехали. Ольга Алексеевна держала в руках сумку с лекарствами, а Санечка — авоську, в которую Ольга Алексеевна уложила особое теплое нижнее белье для Бориса Борисовича.

Погода была так себе. Дул ветер. На стройке иногда грохотало железо, а подъемные краны стояли в этот раз неподвижно, ожидая понедельника, своего трудового дня.

Я бегала налегке, рядом с Санечкой и думала о Борисе Борисыче:

— Люблю я его? Конечно, люблю. Может, не так, как Санечку или Ольгу Алексеевну, но все же он наш собственный писатель Дырочкин.

А болезнь его и мне показалась очень тревожной, и уже по дороге я начала складывать о нем стихи.

Дальше написать я не успела, потому что на углу остановилось такси и Ольга Алексеевна сказала нам с Санечкой:

— Скорее в машину! Мы не можем терять времени. Он, наш Борис Борисович, в страшной опасности.

Она первая села с водителем, мы с Санечкой — сзади. Шофер, как говорится, включил зажигание, отпустил сцепление, дал газу, вертанул баранку. И мы помчались на вокзал.

— Нельзя ли побыстрее, — говорила Ольга Алексеевна, — Там, куда мы едем, очень худо человеку.

Она куталась в шарф, покашливала и зябла. Иногда Ольга Алексеевна оборачивалась и глядела на нас с Саней: ее глаза были грустными и сосредоточенными.

— Ах, мой дорогой Борис Борисыч! — шептала она.

Паровоз на вокзале едва нас дождался. И не успели мы сесть, как он радостно вскрикнул и на всех парах понесся вперед в Дом творчества писателей.

Народу в вагоне было мало. Я залезла под скамейку и закрыла глаза.

Если бы вы знали, как хорошо думается в поезде, под перестук колес! Какие мысли только не приходят к тебе! Почему, например, теперь зима, а не лето? Или почему снег — белый, а трава — зеленая?

Потом я стала думать, отчего меня всегда зовут Мотей, а когда Ольга Алексеевна брала билет на поезд, то про меня сказала: «Багаж»?

Прямо около моего носа были Саничкины ноги, а напротив дремала Ольга Алексеевна. Ее голова покачивалась в такт поезду, а иногда падала на грудь, и тогда Ольга Алексеевна вздрагивала и смотрела в окошко.

— Нет, это еще не Дом Творчества, — говорила она.

Наконец, поезд основательно дернуло. Ольга Алексеевна еще раз приоткрыла глаза и вдруг вскочила на ноги.

— Саня-Мотя! — заторопила она. — Вперед. Приехали. Мы на месте.

Команды ее мне показались немного странными, но рассуждать было некогда и мы, один за другим, выпрыгнули из вагона.

А на платформе оказался замечательный яркий день. Пахло елками и морем, а снега всюду было столько, что невольно приходилось закрывать глаза. Кого, скажите, не разволнует дикая первобытная природа!

И тут я увидела, что на нас рысью несется какой-то огромный человек. Он схватил Ольгу Алексеевну в охапку, подкинул ее в воздух и закружил.

— Борис! Борис! — закричала она. — Ты же болен! Зачем ты вышел на улицу?

— Нет, — хохотал Борис Борисыч. — Я совсем не болен. Я, Оля, здоров, как бык. Я пошутил. Просто мне здесь очень скучно, и я решил вызвать вас. А пьеса, Оля, все равно не пишется, так почему, Оля, вам не приехать.

— Но ты даже не спросил: здоровы ли мы?

— Конечно, здоровы, — удивился Борис Борисыч. — Чего вам болеть?

— Но, к сожалению, я заболела.

— Чем? — встревожился Борис Борисыч.

— Именно тем, от чего я приехала лечить тебя.

— И у тебя есть температура? — испугался Борис Борисыч.

— Да. И температура.

— И у тебя есть кашель?

— Да, — закашлялась Ольга Алексеевна.

— И у тебя озноб?

— Да, — грустно подтвердила Ольга Алексеевна и стала греть руки.

— Что же нам делать? — совсем расстроился Борис Борисыч. Ты же сможешь заразить весь наш дом. И тогда писатели перестанут писать, а их произведений так ждут люди.