Оливер Риттер - Один день из жизни Юлиуса Эволы

Итак, он хватает перо и начинает писать.

«Прежде чем мы ответим на ваш вопрос «Что вы думаете о женщинах», учтите, пожалуйста, что мы в очень малой мере настроены говорить тут о личном представлении, потому что у нас такового представления вовсе нет, но мы обязаны следовать одному лишь традиционному мировоззрению, которое может дать исчерпывающую информацию и по интересующей вас теме. Если смотреть с соображений традиции, то женщина является существом, подчиненным мужчине. Древние культуры, если они были выдающимися, единогласно утверждают, что мужчина по своей сущности относится к «расе духа» и обладает своей долей в «природе неба», тогда как женщина, в отличие от него, связана с хтоническими, связанными с землей силами, которым приписывалось не только плодородие, но и с древних времен также элемент соблазна, даже ведовство или отравительство. Хотя женская сила очарования в нынешний темный век с его возрастанием эмансипации и эгоцентризма, и связанными с этим воздержанием, бастардизацией и фригидностью женщин представляет собой лишь бледную тень ее прежней могущественности, как раз сейчас, когда сексуальность рассматривается как предмет потребления и в ее гигантской медиальной инсценировке наталкивается на духовно кастрированного, полностью материализованного мужчину, угрожает новая пагубная инфляция тянущих вниз хтонических сил…».

Ему было нетрудно формулировать свои мысли. Со времен «Восстания», уже давно, они двигаются упорядоченными путями, так что ему нужно только вызвать это свое знание. Разумеется, он должен следить, чтобы написанное им не стало излишне «научным» и «многословным», этого желтая пресса не любит. Он пишет еще примерно десять минут, потом откладывает ручку. Завтра или послезавтра он еще раз прочитает текст и исправит в случае необходимости. Теперь у него больше нет желания. Он чувствует внутреннее беспокойство. Да, след для него важнее. След картин, который все ближе ведет его к этой определенной точке…

Он вытягивает ящик письменного стола. Там лежит она, шоколадка, и рядом с нею лежит другая, нормальная, для маскировки. Обе открыто заметны, спрятанный шоколад возбудил бы подозрение. Он исходит из того, что Брунелла время от времени инспектирует его письменный стол. До сих пор она еще никогда не убирала эти безобидно лежащие там шоколадки. Он откидывается назад в своем кресле–коляске. Он расслабляется. Да, на «магическую цепь» еще можно положиться, она никогда не сломается. Его регулярно посещает курьер, который снабжает его вожделенным веществом…

Его пальцы отламывают от шоколадки два кусочка. Больше и не нужно, уже одного кусочка ему бы хватило. Но он хочет пойти как возможно более глубоко, туда, где сбегаются все нити. Кроме того, он тогда не чувствует боли. У шоколада немного горький вкус. Он черный, совсем не молочный.

Ему не нужно выбирать. Мысль возникает, в большинстве случаев неожиданно, иногда вдруг появляются даже две мысли, которые необязательно связаны друг с другом. Тогда возникают картины. Картины не всегда следуют за движением мыслей, в большинстве случаев они даже противоречат им. Тем не менее, именно картины здесь правы. Это они, убежден он, соответствуют самым глубоким процессам в нем.

Пестрые гирлянды развеваются по залу. Он сам украсил ими маленький театр над концертным залом Аугустео, и также развесил на веревках череп, шелковые дамские чулки и внутренности только что зарезанной коровы – добавки, которые должны пробить психологический жирный панцирь обывателей. Дадаизм – это не искусство, дадаизм – это жест и провокация. У него все это во всех подробностях стоит перед глазами: сцена, ряды зрителей, в которых сидят толстые, сонные буржуа с их женами. Они еще ничего не подозревают, они полагают, что видят один из обычных номеров кабаре, пусть даже и экстравагантного вида. У входа каждого из гостей встречали с исключительной вежливостью, чтобы вселить в них дополнительно атмосферу безопасности. Раздавали конфетки…

Пианино бренчит мелодии Хейберта или Сати. На сцене несколько стульев. Он помнит все четко, только не может точно припомнить дату. В 1920? В 1921? Его внимание концентрируется на актерах, 3 мужчины, одна девушка. Девушкой была Ливия, напудренная еще бледнее, чем обычно, с подведенными черно–зеленым цветом глазами. Один из мужчин – он сам. Небрежно он свалился на стул, у него монокль и его напомаженные иссиня–черные волосы проблескивают в свете прожектора. На его запястье блестит цепочка, и его ногти окрашены цветом голубой крови. Он смотрит на себя со стороны, как будто на чужака, у него нет глубокой связи с этим человеком, которого он рассматривает с холодной духовной ясностью. Он как раз декламирует свое стихотворение «Скрытые слова внутреннего ландшафта», которое он написал специально для этого вечера. Затем говорит Ливия, потом начинает Сильвио. Это стихотворение для четырех голосов, которое они сначала декламируют очень организованно и упорядоченно. Разумеется, при этом уже курят и пьют шампанское. За сценой раздаются первые шумы: стулья падают на спинку, стол двигается. Шумов становится все больше. Публика реагирует нервно, так как едва ли понимает доклад. Тогда актеры перебивают себя, говорят одновременно. Поэмы одновременно…