Александр Турханов - Острова Тубуаи

Было еще одно правило, нарушение которого жестоко каралось. Если ты оказывался в больнице, ты не имел права называть своего противника и даже название Разувайки должен был забыть.

Если чувствуешь слабость — избегай Разувайки. Пусть это позор и унижение, но тебя поймут, примут во внимание твою честность и даже оценят храбрость — признаться в своей слабости. Но если ты пришел на Разувайку, если уже оказался здесь и перед тобой стоит противник, у тебя остается только одно право — не быть забитым насмерть. Потому каждый, кто приходил сюда как зритель, должен был внимательно осмотреть поле и убрать с земли любой твердый предмет, будь то камень, осколок или какая-нибудь железяка. Это делалось для того, чтобы поверженный соперник не мог, падая, расшибиться насмерть. Переломанные же в честном бою руки, ноги, вывихнутая челюсть, разбитая ударом кулака голова были здесь не в счет.

И главное правило было на Разувайке. Побежденный мог взять реванш у своего противника только один раз. Но если он опять оказывался побежденным, то с этого момента должен был подчиниться своему врагу, как господину, навсегда . Выходить в третий раз на поединок он уже не имел права.

Мы пришли на Разувайку. Если в начале дороги Гриня еще задирал меня, говорил, что зря я сюда поперся, лучше бы попросил пощады и он бы меня помиловал ради старой дружбы (я догадывался, о какой «дружбе» речь), и что ему жалко моих родителей — растили сыночка, растили, и вырастили калеку; то, подойдя к полю, он примолк. Даже на него подействовала слава этого внешне ничем не примечательного пустыря. Пока пацаны обшаривали поле, мы разделись. Мы стояли так близко, что почти касались друг друга локтями.

— Все? — крикнул Гриня ребятам. — А то что-то уже домой хотца, к маме. Она пирожки сегодня делает. Давайте скорей, блин…

Но вот поле осмотрено и очищено. Все рассаживаются кто куда. И я вдруг вижу, какая огромная эта Разувайка. Мы выходим на середину поля, становимся друг перед другом. С этого момента уже не избежать драки. Если ты занюнишь и откажешься, ни один друг тебя не поддержит. Тебя будут только гнать как собаку и бросать в тебя камни. Но я и не думал бежать. Я вдруг понял, что думаю о бегстве так, если бы это меня не касалось, никак меня не затрагивало.

Мы закружили один против другого. Никто не решался напасть первым. «Почему он не нападает?» — думал я. Не такой был человек Гриня, чтобы осторожничать или бояться. Или Разувайка на него так подействовала? Я знал, что Гриня, как и я, дрался здесь впервые, хоть и был опытным бойцом. Но я хотел победить, мне необходимо было победить, и для этого я должен был понять противника. Даже почувствовать его удар, пусть первый, еще пробный, но ощутить его сейчас было необходимо. Но мы все кружили друг против друга и никто не бил первым.

Все же я не выдержал напряжения, сделал первый рывок. И в тот же миг получил точный удар в челюсть. Боль меня ослепила. Я кинулся в сторону. Сразу на меня посыпался град ударов, и каждый попадал в цель. Я согнулся, обхватил голову руками. Я понимал, что нельзя стоять, надо двигаться, надо бросаться из стороны в сторону. Я побежал, заскользил по полю, все еще закрыв глаза, но удары не прекращались, я не мог от них убежать, казалось, что у меня не один противник, а несколько, они окружили меня и не выпускают из круга. Вдруг резкая боль в правом боку ослепила меня, я отскочил в сторону и почувствовал, что удары прекратились. Мне было трудно дышать. Я хватал ртом воздух, но он, казалось, не проникал в меня. Я открыл глаза, увидел перед собой Гриню и опять рванул в сторону. Но он остался стоять на месте. Я тоже остановился. Я видел, как мой противник приходит в себя от атаки. Несколько раз Гриня вздохнул глубоко и свободно, и дыхание у него восстановилось. Он готов был продолжать бой. И теперь, улыбаясь, медленно шел на меня, уверенный в победе. И я понимал его торжество. Первый раунд был мной проигран вчистую. Я бегал от Колончакова по полю, как заяц, пряча голову чуть ли не под мышку. Со стороны, наверное, казалось, что я вот-вот замолю о пощаде. Я ненавидел себя за свою проклятую слабость.

Я покосился на зрителей. Но никто не улыбался и не смеялся. А Валька Кулешов, опустив голову, сидел понурый и грустный. Он на нас не смотрел.

Гриня был уже рядом. Но нападать не спешил. Теперь он мог позволить себе поиграть со мной. Он понял, что я физически слабее. Наверное, думал, что внушает мне страх. И был горд этим.

Гриня распялил рот и ухмыльнулся. Он шмыгнул носом, и на верхнюю губу вдруг выскочила крупная сопля. Я содрогнулся от омерзения. Гриня это почувствовал. Он быстро смахнул соплю, крепко сжал зубы. Лицо его побелело от ярости. И в тот же миг я почему-то понял, с какой стороны ждать нападения.