Григорий Абрамян - Кто взял фальшивую ноту?

Учитель ходил по классу, заложив руки за спину, и слушал одного из своих воспитанников — подростка лет пятнадцати, с худым, бледным лицом.

Вениамин Александрович то хмурился, то улыбался, то отстукивал ногой такт, то тряс под музыку седой головой.

А мы только удивлялись.

Мы удивлялись тому, с какой ловкостью и быстротой ученик орудует смычком. Смычок у него скакал, прыгал, перебирался со струны на струну, извлекая самые разные звуки — плавные, певучие, острые, резкие, колючие.

И как только у него не путаются руки? Ведь правая водит смычком поперек струн, а левая ползет вдоль грифа. Да так, что локоть словно описывает круги. Это все равно что одной рукой водить вдоль туловища, а другой — поперек. При этом еще вычерчивать в воздухе локтем букву «О».

Я пробовал. У меня не получается.

Постепенно я стал прислушиваться к звукам виолончели. И тогда мне стало казаться, что это вовсе не виолончель, а человеческий голос.

Васька тоже присмирел и весь превратился в слух.

Когда ученик взял последний аккорд, Вениамин Александрович победоносно посмотрел на нас и сказал:

— Это игра уже не ученика, нет! Это — исполнение без пяти минут музыканта!

Я уставился на «без пяти минут музыканта» и сразу обратил внимание на его руки. Кисти были длинные, напряженные, с мозолями на кончиках пальцев.

До сих пор я видел мозоли на ладонях. Я сам однажды чуть не заработал мозоль. Мы копали на школьном дворе ямочки для саженцев, и я натер себе ладонь.

Я очень гордился, что у меня на ладони мозоль, и всем ее показывал. А мама увидела и сказала:

— Это волдырь.

Я обиделся и упрямо заявил:

— Мозоль.

Но мозоль к утру лопнула. Тогда я подумал, что заработать хорошую, твердую мозоль не так-то просто. Тут одними ямочками для саженцев не отделаешься!

Сколько же трудился «без пяти минут музыкант», чтобы нажить такие замечательные мозоли?

Вениамин Александрович посмотрел на часы и сказал ему:

— У меня есть минут пятнадцать до следующего урока. Пойдем-ка и обыграем программу в зале. Тебе ведь скоро выступать! — И к Ваське: — А ты располагайся здесь. Приготовь инструмент, канифоль, пульт, ноты. Привыкай!

Мы остались одни. Васька мигом взял в руки виолончель и стал выделывать смычком те же фокусы, что и старшеклассник Вениамина Александровича.

Но Васькина виолончель огрызалась, сипела, хрипела — словом, возмущалась вполне справедливо и от всей души. А что у виолончели есть душа, я теперь не сомневался. Конечно, если заглянуть внутрь, то ничего не увидишь, кроме душки — круглой палочки, стоящей поперек корпуса инструмента. Но душка — это еще не душа. Мама говорит, что виолончельную душу можно лишь почувствовать. А по-моему, еще и услышать. Я, например, совершенно ясно слышал виолончельную душу. Иначе почему ее голос так волнует?

Хотя если судить по Васькиной виолончели, то в ней находилась не душа, а кошка с собакой, да обе с дурным характером.

Ваську это злило, и он с еще большей яростью тер смычком струны, пока в класс не вбежал Вениамин Александрович.

— Ты с ума сошел! — крикнул он. — Разве так обращаются с инструментом!

— А чего она не играет? — хмуро сказал Васька.

Вениамин Александрович перестал сердиться:

— Заиграет, Вася. Обязательно заиграет. Наберись только терпения и занимайся. Да запомни: в нашем деле нужны любовь к музыке, терпение и труд. И виолончель у тебя запоет!

Не знаю, как обстояло дело у Васьки с любовью, но с трудом и терпением у него были явные нелады. Хотя он часто потом говорил мне, что ходит на уроки по специальности с большим удовольствием. А вот дома у него с виолончелью довольно сложные отношения.

Дело в том, что Васькин отец работал в депо в ночную смену, а днем отдыхал. А Васька обязан был в это время заниматься на виолончели. И постепенно Васькин отец так привык спать под звуки виолончели, что иначе, кажется, и не смог бы. Виолончельные звуки стали для него чем-то вроде снотворного.

Васька рассказывал: стоило ему хоть на минутку снять смычок со струны, как отец тут же просыпался и кричал из соседней комнаты:

— Гамму играй, Васька, гамму!

Васька вновь принимался за гамму.

Что-то скрипучее медленно ползло вверх, по пути спотыкалось, останавливалось, снова двигалось и снова со скрипом глотало ноту за нотой — это и была гамма в исполнении нашего приятеля.

Иногда Васька терял всякое терпение.

— Эх, мучение ты мое! — восклицал он и лягал виолончель ногой.