Федор Боровский - Рыжий

Не знаю, спрашивал он или нет, но вечером того же дня пришли сборщики, и мы распрощались с Зурабом Константиновичем и с его орехами до следующей осени.

На следующий год мне уже было четырнадцать. Ну не совсем еще четырнадцать, но около того. Месяцев трех не хватало. И я уже твердо решил, что после восьмого класса, когда мне будет без малого пятнадцать, я брошу школу и пойду в ремеслуху. Мы вместе с Витькой решили. Втихаря, втайне от всех, даже от брата. Хватит на материных шеях сидеть. «Настоящие мужчины должны думать о своих матерях» — так сказала бабка Ламара когда-то, и теперь мы поняли, что это значит. Отец не помощник, он и себя-то еле кормит, да еще и попивает временами, а есть еще брат, а у Витьки — сестры. Их еще долго и учить, и кормить, и обувать-одевать, а на мать и теперь уже другой раз смотреть больно. Мы бы и сразу пошли, но в Грузии одиннадцатилетка, выпускной класс восьмой, а не седьмой, как везде, и мы решили после долгих споров, что восьмой класс закончить нужно и получить свидетельство за неполную среднюю школу. Мы не решили еще, правда, куда пойдем и чем станем заниматься: на консервный завод, на Шахтострой, на железную дорогу или на автозавод, который вовсю строился на плоских пустырях за городом. Там посмотрим. Как будет, так и будет. Еще целый год впереди, успеется. Пока же нам ясно стало одно: это лето у нас последнее, и ничего нельзя упускать, и ни от чего нельзя отказываться. Купанье, футбол, сады… Ну, держись, Зураб Константинович!

А впрочем, Зураб Константинович с его орехами — мелочь. Не слишком теперь это трудно, после того как мы научились использовать ветер. Да еще и Рыжий. Он всегда чувствовал себя в саду как дома. Сад для него ничем не отличался от нашего двора. Колючая проволока для него не преграда, а что еще их разделяло? Верно, проволока и нам не преграда, но для нас все-таки это — знак чужой территории, запрета, табу. Ну а ему — какие могут быть табу? Собака? Так собака во дворе сидит, за штакетником, собаку Зураб Константинович в сад не пускает, потому что она ему там бед наделает побольше нашего. Сам же Рыжий ни фруктов не таскал, ни деревьев не портил, он только охотился, может, даже на пользу сада. Во всяком случае, гусениц он ел, я сам видел. Но собаке-то на это было наплевать. Она считала сад своей землей и злилась на всякого, кто туда заходил, кроме, конечно, хозяев. Да, может, и на хозяев тоже. А уж на Рыжего она злилась еще сильней, чем на людей. Рыжий был кот — не то дичь, не то соперник, — недруг, в общем, и то, что он безнаказанно резвился у нее под носом, на ее законной территории, доводило собаку до исступления. Зато Рыжему — хоть бы хны. Усядется на ветку, лапки подберет, усы развесит — ухом даже не ведет, пусть она там разорвется лаявши. Делия выходила успокаивать, Зураб Константинович выходил, подозрительно смотрел в сад и долго не мог понять, в чем дело. В саду никого, а собака лает. Но потом он понял. Понял и попытался Рыжего из сада прогнать. Сошел в сад и запустил в него палкой. Прямо у меня на глазах. Попасть не попал, но потревожил. Рыжий проснулся, свесил с ветки голову и зашипел как змей. Зураб Константинович поднял комок земли и снова кинул. И снова не попал. Но Рыжий разозлился, вскочил на ноги и забегал по ветке взад и вперед и заурчал злобно и протяжно, даже сквозь собачий лай слышно было.

— Эй, эй, — кинулся я к ограде. — Что он, вам мешает, что ли?

Зураб Константинович махнул рукой, спустился ко мне и встал напротив, по ту сторону ограды.

— Слушай, мальчик, — высокомерно сказал он. — А тебе разве не мешает? От этого лая с ума можно сойти.

Что верно, то верно. Рыжий ходил в сад не каждый день, но когда он там появлялся, собака не унималась ни на минуту. Яростный, хрипящий лай мог греметь вперемежку с рыком и час, и два кряду — собака была упорная. Наши взрослые тоже сердились и ворчали. Но они ворчали на собаку и на Зураба Константиновича, и никто не догадывался, что виной всему — Рыжий.

— А что я сделаю? — угрюмо сказал я, изнывая от мысли, что этот человек вполне может пойти и нажаловаться маме, и тогда неприятностей не оберешься.

У мамы-то разговор короткий: кот твой, и делай что хочешь, но чтобы людям не мешали, а то будет вам всем троим по первое число. Тут и брату не отвертеться, мы оба Рыжему хозяева, и оба за него в ответе.

— Забери его, — сказал Зураб Константинович и поморщился. — В голове от них звенит.

Я мог бы ему сказать, что пусть он лучше собаку свою куда-нибудь денет, все равно от нее толку никакого, но не сказал.