Александр Соколовский - Первый особого назначения

— Обрусели тут фон Гольцы, — продолжал дедушка Арсений, — немецкую фамилию свою на русскую переделали. А как были немцами, так и остались. Имена своим детям и внукам давали сплошь немецкие. Последнего Гольцева Генрихом звали. И слуг в большинстве держали из немцев. Вот и тут у них немец жил, вреднющий старик, Людвиг. Людвиг… Эх, фамилии сейчас не вспомню. Одним словом, злой был старик немец. Боялись мы его — страсть! А в подвалы все-таки бегали прятаться.

— Дедушка, — спросил Степка, — а для чего Гольцеву подвалы были нужны?

— Да кто ж его знает! — пожал плечами дед. — Кто говорил — раньше там один из Гольцевых томил крепостных крестьян за провинности. Вроде тюрьмы у него были подвалы. А может, просто как кладовые. У Людвига, я помню, там хранились всякие овощи. Картошка, морковка, свекла. Он по соседним деревням по дешевке все это закупал и отправлял в Петербург хозяину своему. Ух, и гонял же он нас из тех подвалов! Только поймать никого не удавалось. Прытки у нас были мальчишки.

Вот как-то раз спрятались мы от «казаков» в подвалах. А немец-то нас и подстерег. Кинулись мы от него врассыпную. А я нескладный был, длинный. О собственную ногу споткнулся и упал. Ну и попало мне по первое число. И за уши он меня драл, и за волосы таскал, и хворостиной стегал… Одному мне за всех пришлось отдуваться. Таскает он меня, бьет, а сам все по-немецки приговаривает. Не помню, как уж я от него вырвался. Бегу домой, а сам реву. А дома мне еще от матери влетело: не ходи, не лазь куда не надо.

Дедушка Арсений помолчал и закончил, усмехнувшись:

— Вот с тех пор и невзлюбил я немецкий язык. Как услышу, так и уши горят, и немецкую розгу вспоминаю.

— Какое же он имел право бить?! — с негодованием воскликнул Степка. — Взять бы его да в милицию! Получил бы там за хулиганство!

— Это, Степан, сейчас можно за такие дела в милицию попасть, — засмеялся дедушка. — А тогда кому можно было жаловаться? Приставу? Городовому? Да они бы мне еще всыпали! Гольцевы-то ведь богачи. А я кто? Простой рабочий мальчонка.

Дедушка Арсений о чем-то задумался. На улице начался дождь. Он негромко барабанил в стекла. Тикали часы. Словно невидимое время со щелканьем, как капли воды, падало с маятника — тук-так, тук-так…

— Дедушка Арсений, — тихо позвал Степка, — а вы того богача, Гольцева, ни разу не видели?

— Как же не видеть? — дед поднял голову. — Видел. Он сюда из Петрограда прикатил. В октябре семнадцатого года. Видать, от революции спасался. С семьей приехал. Жену привез и двух сыновей. Одному, пожалуй, года три было, а старшему лет пятнадцать. Как же не видел?! И как приехали, видел, и как два каких-то парня чемоданы, сундуки его из автомобиля выгружали… Лакеи, должно быть. И горничная еще с ними была, а может, гувернантка. Девушка лет девятнадцати. Но меня-то больше, Степан, интересовал тогда автомобиль. Это был первый автомобиль, который я в своей жизни увидел. Ну и автомобиль! — дедушка громко захохотал. — Колесики тоненькие, как у велосипеда, чуть потолще. На них сверху такой каркас с брезентом… Ты бы сейчас увидел такой автомобиль — умер бы от смеха. А мы тогда всей улицей сбежались смотреть на это чудо.

Дедушка Арсений опять засмеялся. А потом седые брови его насупились.

— Решил, верно, этот Гольцев тут, в особняке у себя, смутные времена переждать. Думал, может быть, что пройдут волнения, снова можно в Питер вернуться, прежней жизнью зажить. Да только не вышло. Пришлось ему и отсюда удирать. Рабочая власть и здесь укрепилась. А богач ночью удрал. На своем автомобиле. И лакеев и горничную увез. А старик Людвиг остался. Ему тогда уж лет под восемьдесят было. Он и прожил-то после революции недолго. Говорили у нас в то время, будто этот Гольцев тут, у себя в особняке, богатства оставил. Клад зарыл, одним словом.

— Вовка Пончик тоже говорит, что там в подвалах клад лежит, — вспомнил Степка. — Говорит, надо слово особое знать, тогда можно найти.

Дедушка Арсений засмеялся весело.

— Ну, пускай поищет твой Пончик, — сказал он. — Мы с товарищами из ревкома там все обыскали, все стены в тех подвалах простукали. Тоже поверили этим вракам. Так и не нашли ничего. А я тебе, Степка, скажу… — Дед выпрямился во весь свой богатырский рост. — Вот что скажу. Я и сам иной раз мальчонкой мечтал: вот найду клад, вся жизнь повернется по-иному. Копну лопатой во дворе у забора, а лопата — звяк о железный сундук. А в сундуке так и сияет… И можно будет накупить пряников и леденцов, матери новый платок, братишке новые штаны. Думал я так, Степан, а потом понял, что за кладами гоняться нечего. Вот он где, главный наш человеческий клад!