Юрий Ермолаев - Нежданно-негаданно

— Чем болел-то? — спросила меня тётя Сима.

— Да так… воспалением лёгких, — нехотя признался я.

— Ах ты господи! Чего ж ты выскочил?! — всполошилась она и потребовала: — Раздевайся скорее!

Тётя Сима схватила свою кофту и принялась растирать ею мою спину. Кофта была шерстяная, колючая. Очень скоро я почувствовал, как моё тело наливается приятной теплотой. А по спине прямо огонь заходил.

Дождь уже не стучал по палатке, а громыхал вместе с ветром и молнией. Я погрозил ему кулаком, залез под одеяло и сейчас же уснул…

На покосе мы пробыли четыре дня. Сначала мы только ворошили траву и складывали её к вечеру в копны. А как трава высохла, на луг приехали грузовики. Мы нагружали их, метали стога да ещё новую, скошенную траву сушили. Тут у нас не стало времени ни позагорать, ни по лесу побродить. Правда, нас особенно никто не заставлял всё время работать, но, когда у других дел по горло, неудобно сложа руки по сторонам посматривать.

Самое хорошее время было после обеда, когда все немного отдыхали. Мы с Яшей устраивались где-нибудь в тени за скирдой. Засыпал я сразу, только закрывал глаза. Здорово всё-таки спать на свежем сене. Пахнет оно удивительно вкусно. Даже пожевать хочется. Я решил написать маме, что выполняю её приказ: сплю на копне. Правда, эта копна не у дедушки в огороде, да разве в этом дело.

На третий день нашего пребывания на покосе Яша отозвал меня за дальнюю копну и сообщил:

— Я после обеда удираю. У меня все дела остановились.

— Какие дела? — спросил я.

— Пока мамка тут, можно ведь дома утят пляске научить. Удерёшь со мной?

Я заколебался. Посмотреть, как Яша начнёт учить утят пляске, было заманчиво, но появись я в деревне, когда с сенокоса ещё не вернулись взрослые, тётя Клава сейчас же восторжествует. А дед обязательно скажет, что я его осрамил. Нет, мне бежать нельзя. Я так и сказал Яше.

— Ну, как знаешь, — надул он губы, — а я дёру дам.

Однако Яша не убежал. Перед обедом на покос приехал председатель. Он сидел за рулём «газика» и показался мне очень внушительным и мощным человеком. А как вылез, оказался совсем маленького роста. Только в плечах широченный. А вверх даже дед Аким чуть ли не на голову выше его. Председатель обошёл смётанные стога и остался доволен. Они были высокие, ровные, хорошо обчёсанные. Тут-то он и увидел меня с Яшей.

— Домой помощники не просятся? — спросил он у тёти Симы.

— Чего они, текущего моменту не понимают? — ответил за неё своим дребезжащим голоском дед Аким. — Сознательные ребята. Первые метальщики — во как!

— Молодцы! — сказал председатель и крепко, точно взрослым, пожал мне и Яше руки.

Насчёт «первых метальщиков» дед Аким, конечно, преувеличил. Принимать охапки сена наверх и укладывать их так, чтобы пласт находил на пласт и все травинки лежали в одну сторону, — это, верно, мы научились. Но чтоб первыми были, куда там! Любит дед Аким подрумянивать слова. Однако похвала председателя мне понравилась. Было бы совсем хорошо, если б председатель увидел моего деда и сказал ему обо мне.

А Яша от председательской похвалы сильно огорчился. Он сразу нахмурился и оставался таким нахохленным весь день. Только вечером, как председатель уехал, сказал мне:

— Зря он хвалил нас, теперь удрать неловко.

Вот, оказывается, что его мучило.

На сенокосе я так загорел, что, вернувшись в деревню, даже не узнал себя в зеркале. Чернокожий какой-то смотрел оттуда, а не я. Мне очень захотелось, чтобы дед обратил на меня внимание. Я нарочно долго стоял перед зеркалом, сгибал руки в локтях, как боксёр во время разминки, и даже покашлял. Пусть дед полюбуется, какие у меня мускулистые желваки появились. Это, должно быть, от тех охапок сена, которые я перекидал.

Только моего деда разве чем проймёшь! Удивительно нечуткий человек! Может, когда и справедливый, но нечуткий ужасно. Сколько я ни вертелся перед зеркалом со своими мускулами, он так ничего и не сказал мне. А мог бы похвалить не только мои мускулы, но и меня самого. Председатель-то похвалил, а он скупится. Ну и ладно! Я тоже ничего ему не расскажу про сенокос. У меня за эти дни столько впечатлений накопилось, а он ни о чём не узнает, раз не хочет спрашивать. Не буду же я ему набиваться: «Послушай, дедушка!» Спросит если: «Как ты, Пётр, там?» — тогда другое дело.

Но что можно ждать от чёрствого человека? Ни о чём меня не спросил. Вместо этого сказал:

— Сбегал бы ты, Пётр, в сельпо. Возьми буханки четыре хлеба. Моя очередь подошла бригаду хлебом обеспечить.