Нинель Максименко - Новые земли Александра Кубова

А вообще Александру Григорьевичу часто приходилось утихомиривать наши страсти, и часто он говорил, что всем надо брать пример с моей степенности. Я не всегда знал, когда он шутит, а когда нет, но вообще-то у меня и раньше такая привычка была: если я найду что-нибудь стоящее, никогда не кричу на весь свет.

Мы находили не только всякие отдельные вещи. В разных местах мы стали натыкаться на каменную кладку. Это были остатки фундамента жилищ, и на этом уровне раскопали задернованный зольный слой (к этому времени я привык уже говорить как наши). Чуть в стороне мы нашли остатки какого-то укрепления, защищённого валом и толстой стеной из большущих необработанных камней.

И вот внутри этого укрепления мы напрасно потеряли целую неделю, а сил столько, что можно было бы, наверно, целый поезд втащить на гору Ай-Петри.

Александр Григорьевич говорил нам, что здесь обязательно будет оружие, и мы так надеялись его найти. Ну и ничегошеньки! Хоть бы один паршивый глиняный черепок нашли, ни одного, а не то что там оружие.

Александр Григорьевич сам копал так рьяно, что я думал: уж он-то, если и не до оружия, до центра Земли докопается. И вихры свои рыжие дёргал и бороду теребил, мне даже жалко его было, а потом он как хлопнет себя по лбу — ну, ей-богу, как контузия у него не случилась, не знаю! — и говорит нам:

— Да уж точно говорят: дурная голова рукам покоя не даёт!

Гера робко сказал:

— Ногам покою не даёт.

А Александр Григорьевич как зарычит, прямо как лев:

— А я говорю — рукам! Не было здесь никакой крепости, не было, даже и рядом не лежала!

А мы все говорим:

— Как же так — не было, а стены?

А он рычит:

— Вал, стены! Да это мы всё о войне думаем, а они за этими стенами свой скот держали, чтоб не разбежался. Так вот. Овечки, козочки, а я — дурак! — И он снова себя хлопнул по лбу. — Время сколько потеряли зря!

А мне тут стало жалко его уже всерьёз, и я сказал:

— Но ведь мы не зря потеряли время. Мы зато доказали, что здесь жили мирные люди, скотоводы.

И Александр Григорьевич положил мне свою руку на плечо, так что я даже присел немного, и сказал:

— Ты молодчина, тёзка, будет из тебя толк.

И хоть я сказал это так просто, ну просто, чтоб его утешить, всё равно мне было очень приятно услышать такое от Александра Григорьевича.

Вскоре вернулись отец с Ксенией Ивановной. Отец расспрашивал тётю Веру, как всё было, благодарил её за то, что она не оставила без внимания «ребёнка», за то, что дала свои деньги на похороны, и обещал вернуть сразу после получки. Ксения Ивановна плакала. Тётя Вера подождала, а потом говорит:

— Деньги, Лёня, — это ерунда, не стоит о них и говорить, а для Саши я тоже ничего особенного не сделала, то, что я это время у вас жила, так ведь мне что одной, какая разница — дети не плачут, муж не заругает, а вот тут есть один человек, который для Саши побольше моего сделал, и тебе, Лёня, надо бы с ним поговорить.

И тётя Вера рассказала про всё: про Александра Григорьевича и про мою работу. Отец и говорит:

— А школа как же?

А тётя Вера ему говорит:

— Я тоже сперва боялась, да, видно, с делом ещё лучше получилось: так бы он горевал, а так всё занят был. Да ты, Лёня, умней меня, сам всё поймёшь, ты только поговори с Александром Григорьевичем, очень он человек душевный.

Вот так и случилось, что Александр Григорьевич пришёл к нам в гости, отец сам ходил звать его, и по этому поводу Ксения Ивановна даже ужин сделала специальный. Они втроём ужинали на кухне, а я был отправлен в комнату делать уроки, но я всё-таки немного кой-чего слышал, как отец сначала благодарил Александра Григорьевича, и они что-то долго тихо говорили, а потом отец сказал громко, и я услышал:

— Но это же игрушки, это детская игра, неужели, Александр Григорьевич, к этому можно относиться серьёзно! Всё ребячество, ребячество, — говорит мой отец, — повзрослеет ли он когда-нибудь? Помните, как мы с вами, Александр Григорьевич, в четырнадцать лет? Вкалывали как взрослые, а вечером — на рабфак.

Ну, я уже знал, что это был любимый конёк моего отца, и он оседлал его и поехал. Я это слышал сто раз — и про рабфак и про всё это, но сейчас мне было немножко обидно, и пожалел даже, что всё слышно через дверь, хотя сначала мне было интересно, о чём это они будут говорить. Ну, а Александр Григорьевич — я-то уж знаю, какой он бывает, ой-ей-ей, не дай бог ему на язычок попасть, ещё когда за тобой грешок там какой-нибудь… Но я и не знал, что он так срезать может не только нас. Александр Григорьевич и говорит на это моему отцу: