Нинель Максименко - Новые земли Александра Кубова

В следующий понедельник первый урок был история. Пал Палыч, как всегда, быстро-быстро делал перекличку и дошёл до буквы «К».

— «Каркачиди, Кочкина, Кубов», — как пулемёт, тараторил он и тут вдруг остановился и взглянул на «Камчатку».

— Каркачиди! Где Каркачиди? Заболела?

— Они уехали на Урал! — закричали все в классе, и, кажется, я один только этого не знал.

Я незаметно оглянулся и посмотрел на «Камчатку». Пал Палыч сказал:

— Каркачиди уехала? Жаль, талантливая голова ушла из нашего класса.

И тут Пал Палыч вдруг замолчал, и подошёл к окну, и вынул портсигар (а мы и не знали, что он курит), и вынул немецкую зажигалку, и закурил прямо в классе. Стоял там и смотрел в окно, а потом загасил папиросу о подоконник и сказал:

— Эх, Каркачиди, Каркачиди, даже не зашла попрощаться. Ну ладно, начинаем урок.

А я поднял руку, и Пал Палыч спросил:

— Тебе чего?

И я сказал:

— Можно выйти?

И Пал Палыч вдруг посмотрел на меня быстро так, и ещё посмотрел, и сказал:

— Ты ещё не совсем здоров, собирай портфель и уходи домой.

И я послушно собрал портфель, хотя, конечно, был совсем здоров, и пошёл. А в дверях обернулся и сказал: «До свиданья!», но никого не видел, вышел из двери и шёл тихо-тихо по коридору, не зная, зачем я ушёл, и так же тихо вышел из школы. Но когда дошёл до дороги, повернул сразу в другую сторону и побежал, побежал в деревню Васильевку, где жила Джоанна.

Зачем я бежал, я и сам тогда не знал, но так бежал, как никогда не бегал даже на физкультуре, и у меня так закололо в левом боку, и так заболело горло, что я не мог уже дышать. Я подбежал к последнему дому, к Джоанниному дому, и когда увидел, что дверь открыта, у меня чуть не лопнуло всё внутри; я решил, что она ещё не уехала и я так буду просить прощения, совсем забуду про всякую гордость, и может быть, она простит меня.

Но я совсем забыл, что ведь её бабушка осталась, папина мама, а Джоанна уехала. Это я сразу понял, когда толкнул дверь, и, как псих, влетел в комнату, и увидел её бабушку — она подметала пустую комнату, — и я влетел прямо в кучу мусора, в Джоаннины старые тетрадки, и блокнотики, и промокашки. Я ничего не сказал бабушке и ничего не спросил, а повернулся и пошёл обратно. Я увидел на дороге свежую колею от грузовика. Ночью был дождь, а она не размокла, и в глине отпечатались аккуратненькие квадратики от шин.

Я пошёл по дороге, стараясь не наступать на эти квадратики, на следы Джоанниной машины. Я дошёл до развилки и остановился, потому что я не мог идти домой. Да вот, не мог идти домой, хоть у меня дома есть самый лучший друг, какой только бывает на свете, самый понятливый. Но потому-то я и не мог идти домой. Ведь я не могу скрыть от Були, я должен ей сказать, что я предал Джоанну, а как я могу сказать это Буле? Ведь ни разу, ни разу такого со мной не было. Буля верит в меня, а я ей должен это сказать. Я и пошёл не по той дороге, которая ведёт к посёлку, а пошёл по дороге, ведущей к школе. Я вдруг понял, кого мне надо срочно увидеть — Пал Палыча, я понял, что именно он мне сейчас необходим. Почему-то мы оказались с ним связаны через Джоанну. Я вспомнил, как он достал портсигар и закурил прямо в классе, когда узнал, что Джоанна уехала. Джоанна его обидела: не попрощалась с ним даже. И он переживал из-за этого. Выходит, что он тоже её любит. Почему я говорю «тоже»? Разве я её люблю?!

Я открыл дверь учительской. Там сидел Пал Палыч над нашими тетрадками. Он нисколько не удивился, увидев меня. Как будто бы так и надо. Как будто он меня ждал. Я не думал заранее, что я скажу Пал Палычу, вообще не думал, как это будет, о чём мы будем говорить, а тут, когда зашёл, меня вдруг осенило:

— Пал Палыч, вы не думайте, что Каркачиди увезла вашу книгу, она у меня.

— Заходи, Кубов, присаживайся, поговорим.

Пал Палыч ничего не ответил про книгу. Может, он не расслышал, а может, хотел мне этим сказать: «Знаю, что это всё враки, что вовсе не из-за книги пришёл».

Я подошёл, сел на стул сбоку стола. Мы оба долго молчали, и Пал Палыч снова, как тогда, достал портсигар и закурил папиросу.

И я сразу понял, что Пал Палыч знает всё, что там у меня творится, и может, даже знает про то, в классе. Вот он сейчас заговорит, вот у него уже подрагивают усы…

Я онемел. Я стал каким-то железобетонным, и только бухало в ушах. Я ждал, что скажет Пал Палыч.

И Пал Палыч начал:

— Вот, Кубов, что я хочу тебе сказать… Это было в последнее предвоенное лето, когда я начал самостоятельные раскопки. Я тогда только что кончил археологический…