Хельо Мянд - Тоомас Линнупоэг

Дядя Беньямин разыскал свои очки. Разумеется, он нашел их не сразу, но все же довольно быстро — с помощью зорких глаз Тоомаса Линнупоэга.

— Мне ясно помнится время, когда эту школу еще только строили, я был мальчиком твоего возраста, ну, может быть, года на два постарше. Я целое лето работал на этой стройке. Мне в тот раз неплохо заплатили, и осенью я смог без особых забот продолжать учебу… Аа… тут еще и письмо, просят, чтобы я выступил от имени прежних учителей, чтобы я произнес целую речь. Ох-хо-хоо! Если надо, я могу хоть два часа выступать, что-что, а поговорить дядя Беньямин мастер.

Последняя фраза обеспокоила Тоомаса Линнупоэга. А вдруг дядя Беньямин и вправду станет говорить два часа — когда он увлечется, то забывает обо всем на свете.

— Дядя Беньямин, вы лучше так долго не говорите, — попросил Тоомас Линнупоэг, — мы ведь и потанцевать хотим.

— Сколько же ты мне отведешь времени? Час или только полчаса?

Тоомас Линнупоэг хотел бы сказать «десять минут», но не осмелился предложить дядя Беньямину такое малое время и ничего не ответил.

— Ну что ж, я не хочу мешать вашим танцам. Я знаю, для молодежи танцы — всегда самое важное. Как только вы решите, что мне пора кончать, просто-напросто подайте мне, старику, знак. Либо позвоните в колокольчик, либо ударьте в гонг, одним словом, пошумите.

— Это очень великодушно с вашей стороны, — обрадованно произнес Тоомас Линнупоэг. — Не бойтесь, мы непременно воспользуемся вашим любезным разрешением.

На праздничный вечер Тоомас Линнупоэг пришел загодя, хотя знал, что Майя появится попозже. Она почему-то не захотела, чтобы Тоомас Линнупоэг зашел за нею домой, и он охотно с этим согласился. У Тоомаса Линнупоэга, правда, не было оснований бояться Майиной матери, он ее и не знал вовсе, но жизненный опыт подсказывал ему, что в поле зрения мамаш лучше все же не попадать — в особенности, мамаш заботливых. Майя обещала прийти вместе с Вийви либо к самому началу вечера, либо чуть позже, так что на этот счет сердце Тоомаса Линнупоэга было спокойным, настолько спокойным, насколько вообще способно ждущее и тоскующее сердце.

Тоомас Линнупоэг стоял в зале, душа его была переполнена ликованием и трепетом, как вдруг в дверях зала появилась Кюллики и рядом с нею…

…Тоомас Линнупоэг зажмурился и посмотрел снова, нет, это была явь: рядом с Кюллики стояла ее мамаша, губы ее были ярко-красные, словно стоп-сигнал, на лице торжественная улыбка. Ни дать ни взять — лакированная картинка!

Первой реакцией Тоомаса Линнупоэга было исчезнуть. К счастью, в зале имелся еще и второй выход. Тоомас Линнупоэг втянул голову в плечи, потихоньку выскользнул в коридор и укрылся в своем классе. Тоомас Линнупоэг был уверен, что мамаша Кюллики вскоре усядется где-нибудь в первом ряду рядом с какой-нибудь учительницей, и он вновь получит возможность свободного передвижения. Но Тоомас Линнупоэг не учел одного психологического момента: прежде чем прочно усесться на место, мамаша Кюллики хотела обозреть класс, где учится ее доченька, и парту, за которой она сидит. Минуту спустя мать и дочь вошли в класс, и на этот раз у Тоомаса Линнупоэга уже не было возможности исчезнуть — в помещении имелась лишь одна дверь.

— О-о, Тоомас Линнупоэг, здравствуй! Рада тебя видеть! — воскликнула мамаша Кюллики, протягивая ему руку.

— Здравствуйте, — автоматически ответил Тоомас Линнупоэг. Он и руку протянул автоматически, неожиданная метаморфоза мамаши Кюллики лишила его способности логически мыслить, и не только логически, то и просто мыслить.

— Я, кажется, была немного несправедлива к тебе, — продолжала мамаша Кюллики, — но я из тех людей, которые не боятся признавать свои ошибки, настоящий советский человек никогда не боится признавать их. Но мой тогдашний визит к вам можно извинить, ведь я тогда еще и понятия не имела, что это был поцелуй в знак благодарности, Кюллики не сразу мне об этом поведала. Не знаю, как тебя и отблагодарить, мы с Кюллики обе в долгу перед тобою.

Будь это какой-нибудь другой случай, Тоомас Линнупоэг за время такой длинной тирады уже пришел бы в себя, но на этот раз каждая фраза мамаши Кюллики заново сбивала его с ног, он боялся, что в следующее мгновение та, чего доброго, упадет ему на шею и станет его целовать. Да и как было Тоомасу Линнупоэгу собраться с мыслями, если Кюллики беззвучно хихикала за спиной своей мамаши и показывала ему язык.