Хельо Мянд - Тоомас Линнупоэг

— Линнупоэг, что это ты со своей головой сделал? Как эта прическа называется?

— Пятнадцатидневный битл, — ответил Тоомас Линнупоэг, улыбаясь. Таким образом, ему удалось заговорить с Майей.

Но на следующем уроке в их взаимоотношениях возникла новая трещина, Тоомас Линнупоэг сам снова все испортил.

Шел урок эстонского. Учительница задавала выучить наизусть стихотворение Деборы Вааранди «Можжевельник» и первой вызвала отвечать Вийви.

Вийви остановилась перед партой Тоомаса Линнупоэга и, поглядывая на него одним глазом, стала читать стихотворение. Именно читать, потому что Вийви хорошо выучила стихотворение. Вийви больше всего на свете любила стихи, у нее было исписано стихами несколько тетрадей, но декламировать их она не умела.

Затем учительница вызвала Тойво Кяреда. Тойво протараторил, словно из пулемета, «тра-та-та-та». Будь стихотворение немного подлиннее, он перестрелял бы всех в классе.

Третьей пошла отвечать Майя.

Она тоже остановилась перед партой Тоомаса Линнупоэга — это вообще было такое место, где все отвечали — и, не обращая ни малейшего внимания на Тоомаса Линнупоэга, начала ясным и звонким голосом:

Хотя Майя и не обращала на Тоомаса Линнупоэга никакого внимания, это еще не значило, что Тоомас Линнупоэг должен поступать по отношению к ней так же. Он расположился поудобнее, вытянул ноги, так что они торчали из-под парты, и с подчеркнутым вниманием стал слушать Майю.

Каждое слово звучало четко, спокойно, и учительница, казалось, тоже заслушалась чтением девочки.

Когда Майя закончила стихотворение, Тоомас Линнупоэг втянул ноги назад под парту, распрямился и принялся…

…аплодировать.

Тоомас Линнупоэг хотел таким образом выразить свою признательность Майе. Конечно, это был недопустимый поступок — все-таки Тоомас Линнупоэг находился на уроке, а не в театре, и Майя еще не была артисткой, хотя декламировать — не то что петь — она умела лучше всех в классе.

Майя испуганно взглянула на Тоомаса Линнупоэга, затем — на учительницу. Но учительница эстонского языка мило заулыбалась и, к удовольствию всего класса, вообще не стала ругать Тоомаса Линнупоэга, что было, конечно же, весьма непедагогично, и тогда Майя, набравшись смелости, стукнула Тоомаса Линнупоэга своим дневником по голове.

Тоомас Линнупоэг продолжал хлопать, и Майя стукнула его вторично. Затем Майя села за свою парту и не взглянула в сторону Тоомаса Линнупоэга ни в этот, ни на второй, ни на третий день. Лишь на четвертый день Майя среагировала на шутку Тоомаса Линнупоэга. Это случилось на уроке математики. В классе не оказалось мела, и Тоомас Линнупоэг, который был дежурным, должен был объяснить, куда он подевался.

— Мел съела Катрин Эхалилл, — сказал Тоомас Линнупоэг. — Катрин хочет, чтобы у нее был нежный голос.

Именно после этой фразы Тоомаса Линнупоэга Майя кивнула ему головой, ей понравилось, что Тоомас Линнупоэг задел Катрин. Катрин Эхалилл была еще большим недругом Майи, чем Вайке Коткас, потому что Катрин Эхалилл училась чуточку лучше Майи. Мало того, Катрин Эхалилл всюду совала свой вздернутый нос и пыталась доказать всему классу, что Майя сможет петь, стоит только ей за это взяться как следует.

Тоомас Линнупоэг на лету поймал кивок Майи и, хотя — как уже не раз упоминалось выше — был очень наивен, он наконец понял все-таки, чем можно завоевать расположение Майи. К сожалению, это расходилось с принципами самого Тоомаса Линнупоэга. Фраза о съеденном меле была просто невинной шуткой, надо же было дежурному хоть как-то себя выгородить. Но сделать из Катрин Эхалилл мишень для своих насмешек Тоомас Линнупоэг был неспособен, Катрин Эхалилл была славной девчонкой, несмотря на свой низкий голос. А может быть, именно благодаря ему.

Жизнь Тоомаса Линнупоэга осложнилась. Само собой разумеется, не внезапно, — о том, что ученикам пора подумать о своем будущем, классный руководитель твердил всю зиму. Но у Тоомаса Линнупоэга и прежде не раз слова влетали в одно ухо, а вылетали в другое, то же самое произошло и с этим разговором, потому что ни одна профессия не интересовала Тоомаса Линнупоэга. Теперь же Тоомас Линнупоэг был поставлен перед грозным фактом немедленного выбора — школа, где он учился, была восьмилеткой, надо было сообщить, куда он намерен поступать после ее окончания.