Андрей Упит - Пареньки села Замшелого

Округу Большого леса населяли люди умные. Все как на подбор умные, ни единого дурака. В этом-то самая беда и была. Как поунялась горячка первопутья, люди стали осмотрительнее, уже никто спозаранку не рвался в лес. Всякий прикидывал так: на что мне первому дорогу месить да сугробы пахать? Пускай едет сосед, у него и лошади резвей моих и сам он на подъем легок, а уж я за ним по его колее потихоньку-полегоньку. Но «легкий на подъем», как оказывалось, рассудил точно таким же образом, а потому оба отсиживались дома, потягивались на лежанке да всё прислушивались — не скрипят ли в соседнем дворе полозья. Так они прохлаждались до завтрака, а потом уж не стоило и запрягать. Кабы еще особая нужда была, а то вон уж сколько припасли. Да и кто станет по доброй воле коня загонять и свое же добро портить? Так мало-помалу большак опустел, и только метель кружила на нем снежные вихри да все выше и выше громоздила сугробы.

После страшной ночи на озере трое посланцев за медведем, выехав на дорогу, поначалу совсем приободрились. Ешка даже попытался погнать кобылу рысью, но из этого, правда, ничего не вышло. Букстынь свесил ноги с саней: очень уж приятно щекочет подошвы, когда они скользят по мягкому, ровному снегу. Андр и вовсе развеселился и стал помешаться над Букстынем, поминая про огромную змею, которая кусает свой же хвост, да про Ципслихину заплату, сидеть на которой можно, лишь сперва как следует вымочив ее в проруби, и про все прочее в этаком роде. Но Букстынь упорно не слышал насмешек, ни словечка не слышал, с него хватало своей заботы: задок дровней подкидывало, швыряло, качало, точно решето с отрубями на сквозном ветру, и Букстыню приходилось напрягать все силы, чтобы сохранять равновесие. И напрягал он их, надо сказать, не зря. В одной из ям за высоким отвесным сугробом дровни вдруг сильно накренило, и Андр ничком бухнулся в снег.

— Ешка, ошалел ты, что ли? — крикнул он, отплевываясь и поднимаясь на ноги. — Куда правишь? Недолго шею свернуть!

— А ты бы языком за дровни покрепче держался! — наставительно заметил весьма довольный Букстынь.

На том дело и кончилось. Андр сразу же успокоился и притих, но от этого ездокам легче не стало. Все сильнее таяло, все более густым и липким делался туман, порою даже моросило. Наст размяк, лошадь то увязала, то вставала на дыбы, дровни загребали кучи талого снега, а порой их никак нельзя было с места сдвинуть. Андр соскочил первым и тут же в сердцах накинулся на седоков, будто сам все время шагал пешком:

— Расселись, как клуши, а от лошади пар клубами идет! Боятся, что у них ходули отвалятся!

И тогда все трое зашагали пешком. Ешка — рядом с кобылой, с вожжами и кнутом в руках, за ним — Андр с мешком овса на плече, а за Андром — Букстынь, изрядно поотстав, с лоскутным одеялом и топором.

Нет, они не шли, а тащились, ползли и ковыляли по бесконечным оседающим сугробам, месили мокрый, разрытый лошадью снег, на котором полозья оставляли еле заметную колею. Стало совсем тепло. Они развязали кушаки, расстегнули полушубки, сдвинули шапки на затылок, а потом и варежки сдернули, и все равно спины у всех взмокли.

В скором времени упарившийся портной не вытерпел и забурчал:

— Заладили: поезжай да поезжай! Вот тебе и поездочка! Только людей из дому выманивают. Скачи по этим чертовым сугробам да еще, как придурок, таскай им поклажу! Брошу: наземь да и поверну назад! Пропади все пропадом!

Но только портной и ноши не бросил и назад не повернул. Андр тоже что-то сердито ворчал под нос, на ходу перекладывая мешок с плеча на плечо. А Ешка, возница, чувствовал себя вроде бы виноватым, хотя и сам толком не понимал почему. И тогда пареньку вдруг взбрело в голову, что всему виною его кобыла, и он ни с того ни с сего вытянул ее кнутом.

— Чего тащишься, как корова!

Лошадь повернула голову да так взглянула на хозяина, что тот со стыда готов был провалиться сквозь землю и долго потом не смел даже дернуть за вожжу.

А тут еще, на беду, туман сгущался, уже в двадцати шагах все вокруг сливалось в сплошную пелену — это, пожалуй, еще похуже, чем вчерашний буран. Одно ясно: большак идет через лес. Вон по одну сторону дороги взметнулась воронья стая и, громко хлопая крыльями, с карканьем улетела куда-то подальше; по другую сторону покрикивала владелица желудевых россыпей барыня сойка и тенькали синички.

Кое-где ель на миг высовывала зубчатую верхушку из серой пелены тумана и тотчас снова пряталась. Должно быть, дорога невиданно широка — по обе ее стороны раскинулось мелколесье, из сугробов вплоть до лесной опушки торчали фиолетовая лоза ольхи, красные и желтовато-зеленые прутья ивняка. Порою слышно было, как в лесу с глухим стуком падали с ветвей слипшиеся комья подтаявшего снега и пугали зайцев. До полудня уже трое косых перебежали дорогу, как видно, ища спасения в придорожных кустах. Четвертый чуть было не вскочил на дровни, но, когда седоки закричали и захлопали в ладоши, заяц прижал уши и кубарем покатился обратно, в грозно бухающий лес.