Станислав Рудольф - Птицы меня не обгонят

— Что-нибудь принесли? — спросил отец.

— Да! — коротко бросила мама.

Отец не мог взять письмо в руки — боялся испачкать. Он показал кивком головы, чтобы мать положила его на стол, и принялся читать. На его лице Милан заметил жадный интерес. Глаза торопливо бегали по строкам.

Отец дочитал все до конца и выдавил из себя одно-единственное слово:

— Шалопай!

Мама, облокотись на стол, без устали повторяла:

— Ну, ты видишь, ты видишь!..

Отец крикнул Лилине, чтоб налила в таз горячей воды. Он мыл грязные руки, и вода стекала с покрытой маслом кожи мелкими капельками, струйки грязи сбегали по стенке таза. Милан почему-то страшно внимательно следил за этим. Наверное, намного внимательнее и сосредоточеннее, чем за угрозами, уговорами, бранью, которые сыпались на его голову.

В довершение всего отец наконец понял, что директор приложил к письму новую анкету.

— Что ты сделал со старой?

Был ли смысл отпираться?

— Разорвал! — признался Милан.

Шлеп. Отцовская рука припечатала к его лицу пощечину. Такого не случалось очень давно.

Милан схватился за щеку. Он не ощущал боли — лишь стыд и беспомощность.

На него смотрели мама и Лилина.

— Выкладывай все, как было! — кричал, окончательно выйдя из себя, отец.

Милан рассказал про Лупоглазого.

Отец мерил кухню шагами. Взад-вперед, взад-вперед.

— Ты должен был вовремя сказать об этом директору!

Милан молчал. Потом сказал:

— Это было бы непорядочно, нехорошо.

Мать засмеялась:

— Сынок будет нас учить, что хорошо и что плохо!

— Погоди… — оборвал ее отец. — Я сам с ним разберусь!

Он снова нервно зашагал по кухне, настойчиво задавая Милану вопросы и припоминая, сколько раз в жизни ему приходилось поступаться своими убеждениями и принципами. И всегда оказывалось, что это было мудро и прозорливо.

— Но я не хочу ничем поступаться! — крикнул Милан. — Директор не прав. Я не сделал ничего бесчестного! Я это знаю. И все ребята тоже так считают.

— Конечно… все ребята. Еще бы! Мы для тебя ничего не значим. До всего доходишь своим умишком! И чего же ты добился? Ты это понимаешь? Кто будет писать тебе характеристику, а? Директор?.. И что он там напишет? Ну? Что?

— Не знаю.

Отец снова вернулся к разорванной анкете.

— Ты знаешь, чего ты заслужил?

— Знаю. Только я все равно в химический не пойду.

— Ради бога, скажи, — взволнованно вмешалась мама, — а чем же ты хочешь заниматься, мальчик?

— Вы же знаете… — ответил он тихо.

— Лошадьми, скотом, коровами! Он хочет копаться в навозе! — Мама захлебнулась в приступе гнева. Представление о профессии, которую сын хочет избрать, ужасало ее. — Кем ты будешь, скажи на милость?

— Не знаю… — упорствовал Милан.

— Это все потому, что мы с тобой нянчимся! — снова завела мама.

— Я вас об этом не прошу!

— Не говори дерзостей! — предостерегающе воскликнул отец. — Ты с матерью разговариваешь!

«Могу молчать, пожалуйста», — думал Милан, а сам убеждал себя, что не должен, не смеет поддаваться, не смеет позволить переубедить себя. Он понимал, что отец не совсем уверен, что он виноват в этой истории с Лупоглазым. Ему только неприятно, что это стряслось именно сейчас, в то время, когда заполняются анкеты и заявления, когда школа дает характеристики. Отец умел отказаться от своей предвзятости. Он умел уступать. Но за мечту о сыне-химике почему-то держался с необычной страстью.

Спор продолжался еще не меньше получаса.

— Я тебя вышвырну вместе с твоей свинкой! — крикнул вдруг отец.

Милан снисходительно усмехнулся: он прекрасно знал, что на такое отец никогда не решится. Вышвырнуть Пузырька — это еще куда ни шло, но его!..

Слова, слова . Одни слова.

Вдруг мама перевела взгляд на часы.

— О боже мой… — простонала она и сорвала с себя фартук. — Ведь мы опоздаем! Лилина, быстро ставь тарелки, наливай суп, слышишь?

Поднялась суматоха. Отец какое-то время еще пытался выговаривать сыну, мать же перебивала его замечаниями о том, что время летит, и изредка бросала в адрес сына угрозы.

— И давай собирайся, мы тебя ждать не будем!

Милан наконец решился. Терять уже было нечего.

— Я никуда не поеду. Я останусь дома.

Подготовка к отъезду мгновенно оборвалась. И снова крик и выговоры.

Милан словно не замечал их. Он был согласен даже получить еще одну оплеуху.