Оскар Хавкин - Бурундук

Уле было и жутко и весело. Дома они запрыгнут на диван с ногами, прижмутся к отцу: «Сказку нам, да пострашней!» Сердце ёкает, когда Красная Шапочка одна по лесу к бабушке или когда Черномор вихрем с неба…

А тут не книжкины сказки. Тут будто тайга собралась сказку рассказывать, и будто они с Лерой где-то в самой глубине сказки, и вокруг бродят царевичи и царевны, лешие и серые волки, колдуны и ведьмы — вот сейчас ворон с дерева каркнет человечьим голосом!

А Лера пододвинулась к ней, охватила крепкими руками, точно защищая, оберегая… От кого? От чего?

Папа подгонял сестёр с ужином: поскорее в сайбу, спать, спать — и не только заложил тяжёлую, из толстых лиственничных плах дверь на крючок, но ещё и перекрыл её изнутри наискосок здоровенной жердиной.

Уле показалось, что едва она закрыла глаза, тотчас и открыла.

Первое, что она подумала: плывём, уносит нас вместе с плоскокрышей избёнкой, как лодку по волнам бросает. Покачивает, швыряет, крутит. Значит, и сюда дошла река, до горы, — чёрная, вздувшаяся, с мокрой разъятой пастью — дошла, добралась, смывая всё по пути, — сначала деревню, дом с огородом, деда Савосю и бабку Фёклу, а теперь их сайбу, и несёт их вместе с листвягами, камнями, кучами хвороста, кулёмками и плашками, зверями и птицами, несёт их к Амуру, прямо в океан… И где-то рядом, работая проворными лапками, плывёт вымытый потоком из норки-квартирки бурундук Кузя…

И Уля крепче зажмурила глаза, представив себе их лёгкий бревенчатый «корабль» — беспомощный, одинокий, затерявшийся среди огромных вздымающихся волн! Жуть какая!

Потом она поняла, что сайба стоит на месте. Ни волн, ни покачивания. Это вокруг, это сбоку, понизу и поверх их избёнки что-то крутится, вертится, шныряет, пробегает, пролетает — непрерывно, во множестве, голосисто. И брёвна сайбы словно подрагивали, и всё строение точно встряхивало от шума, топота, свиста, визга, рёва, завываний, будто сайба мешает, поперёк стоит этому движению, и её сейчас снесут, собьют, перевернут кверху тормашками! Все звери изо всех сказок!

Лера, тоже проснувшись, плотно прижалась к Уле, и у самой Улиной щеки испуганно блестели округлившиеся глаза старшей сестры… Ну и карусель! Будто вся тайга сорвалась с места и мчится неизвестно куда!

А папа с дедушкиным ружьём в руках — то у дверей, то у крохотного, с носовой платок, окошка — в трусах, босиком, и в голубоватой тьме мелькают пятнами его спина, длинные ноги и светловолосая голова. Вот, не надо было отпускать дедушку, лежал бы он у костра с ружьём и ножиком — никто бы и не подумал потревожить нас, напасть на нас! А теперь вот проверяй крючок, накинутый на толстый, вбитый кольцом гвоздь, дёргай жердины, пытай, прочно ли продёрнуты сквозь дверную скобу…

— Ничего, — говорит папа. — Надёжно. Оба конца как вросли в косяки — не оторвать, и запор крепкий, и плахи толстенные, и брёвна как крепостные… Дедушка по-военному строил — дзот, а не сайба!

А всё же жутко стало, когда кто-то, тяжело ступая, зашебаршил вокруг сайбы, шумно вдыхая и выдыхая воздух, пыхтя и фукая, сунулся к дверям, затемнил окошко. Папа, ухнув во всю силу лёгких, шибанул голой ногой по чайнику, ткнул в дверь прикладом, девчонки тоже заголосили — пичканье тяжёлых лап оборвалось, зверь кинулся прочь.

— Без гостей обошлось, — сказал папа и, хотя лицо у него зелёное, ухмыльнулся.

— Это тот медведь, — прошептала Лера, — тот самый, что приходил к деду пообедать, из котелка шарбу хлебал…

— Ага, — ответила Уля, — дедушкин знакомый: здравствуй, паря, и до свидания.

Стало светать, и вокруг сайбы всё замерло.

Ни звука.

Лера и Уля заснули, прижавшись друг к другу.

А когда проснулись, увидели папу, скорчившегося с ружьём в руках на краю нар против двери.

А вышли из сайбы — небо синее, ясное, солнце над хребтом, недвижна и спокойна зелёная тайга, лишь на земле, на траве сотни больших и малых следов, вокруг деревьев и кустов обломанные ветки, там и сям разбросанные сучья сушняка-валежника…

Значит, было, значит, не приснилось, не из сказки — прошло тут ночью мимо сайбы деда Савоси огромное звериное войско…

Как зажгли костёр с самой рани, так и горит целый день. Не потому, что холодные утренники, не потому, что вечером знобко. Днём-то жарища, а загасить костёр боязно. Это из-за зверья. Шныряет вокруг сайбы, потрескивает ветками в черёмушнике, похрустывает камушками на россыпях. Но сайбу обходят пока, в гости не напрашиваются… А хозяева чаю напились и занялись «уборкой территории», как папа сказал. Там замести, там позабрать, там вычистить… Клочья шерсти, птичьи перья, кучи звериного навоза, а кой-где недоглоданные косточки птичек, малых зверьков: видать, ночью тут всякое происходило.