Елена Габова: Улыбка Кубы

На меня сразу обрушилась музыка, по которой как будто перекатывались камушки. Оркестр состоял из четырех или пяти человек – гитара, маракасы, небольшой странной формы барабан, какие-то трещотки… Он напоминал виноградную гроздь – так кучно стояли музыканты. И музыка была какая-то необычная: задорная, но не просто задорная, очень ритмичная, и главное место в ней, как мне показалось, играли трещотки и барабаны. И гитара, конечно! Нет, тут все было главным!

– Прекрасный оркестр! – говорю спутникам с улыбкой. – Замечательно играет!

– И не потому, что кафе знаменитое, – отвечает дядя Андрей, – на Кубе все оркестры замечательные. В любой забегаловке! Прости, в любом ресторанчике – виртуозы. Ты сама это увидишь. И сказал, понизив голос мне на ухо: – Тут любую забегаловку называют рестораном.

Ага, кафе, значит, знаменитое. Чем – мне сейчас скажут. А народу тут! Не протолкнуться! Сквозь толпу людей пробираемся по узкой деревянной лестнице на второй этаж. К счастью, здесь есть свободный столик. Его только что освободили. Усаживаемся за него. Дядя Андрей что-то заказывает официанту, и нам приносят по стакану прозрачного напитка. Он чуть зеленоватый, со льдом, на поверхности плавают листики мяты.

– Мохито, – объявляет дядя Андрей, – любимый напиток писателя Хемингуэя. – Он смотрит на меня, ожидая реакции. Ее нет, и тогда он продолжает: – Хемингуэй прожил в Гаване двадцать лет. Последние годы жизни. Он выбрал Кубу как самое лучшее место на земле.

И снова пауза с ожиданием. По выражению его лица я понимаю, что он ждет моих восторгов и восклицаний. Саня тоже ждет. И тоже выжидающе смотрит. А я молчу. У меня ноль эмоций. Я не понимаю, чем я должна восхищаться. Может, мохито? Но в Москве я его уже пробовала. Вкусный, мне понравился.

– Хороший напиток, – одобряю я, отпив два глотка. И оглядываюсь по сторонам.

Любопытное местечко! Все стены в фотографиях, а пустые места до миллиметра исписаны автографами. Пожелай я тут расписаться – не найду двух сантиметров для своей закорючки.

Наконец, мои спутники догадываются о моей необразованности.

– Ты знаешь такого писателя – Хемингуэя? – спрашивает Саня.

Я пожимаю плечами. Мне стыдно, но я о нем не слыхала.

– Вроде бы знаю, – тихо говорю я, а потом сознаюсь. – Нет, не знаю. Простите.

– Это его любимое кафе, – добавляет Саня, – в Гаване он чаще всего бывал здесь.

– Ваш знаменитый кубинский писатель? – спрашиваю смущенно и осторожно.

Дядя Андрей смотрит на меня с насмешкой.

– Эх вы, нынешние молодые россияне, – упрекает он. – Не знаете Хемингуэя! А мы в вашем возрасте его любили и чтили. И в каждом доме был его портрет. И в доме твоего деда, кстати, тоже, – добавляет он. – Я был в гостях у Василия, видел. Седой человек в сером свитере. Может, вспомнишь?

И я вспомнила! Точно ведь! На боковой стенке дедушкиного книжного шкафа и правда висел портрет бородатого человека с крупными темными глазами. У него был толстый серый свитер с отворотом. Этот портрет и сейчас висит в бабушкиной квартире!

Я покраснела.

– Ну… мы знаем других писателей… – сказала, чтобы хоть как-то оправдаться.

– Новое время – новые песни? – насмешливо спрашивает дядя Андрей.

– Ну да… – пожимаю плечами.

– Приедешь домой – прочти его «По ком звонит колокол», – говорит Саня.

– Пусть сначала «Старик и море» прочтет, – добавляет дядя Андрей.

– Или рассказ «Кошка под дождем».

– Или «Прощай, оружие!»

– Прочту, – обещаю я. – Обязательно. – И снова верчу головой: – А кто тут расписывался на стенах?

– И знаменитости, и обычные люди, вроде нас с тобой, – усмехается дядя Андрей. – Тут, в этом кафе, можно сказать, весь мир побывал.

И вот теперь мне повезло!

– Ты тоже можешь расписаться, – предлагает Саня.

Я не прочь оставить свой автограф. Но сколько ни искала – так и не нашла подходящего местечка. А поверх какого-нибудь другого, пусть и выцветшего, автографа было нехорошо расписываться. Как будто бы я отталкивала какого-нибудь человека и сама становилась на его место.

Распрощалась с новыми друзьями на крыльце отеля. Дед-дядя руку пожал, а рыжий рукой махнул:

– Чао!

– Чао, – это по-итальянски, – язвительно заметила я.

– На Кубе разрешено говорить на итальянском, сеньорита, – ответил рыжий. – И на русском разрешено, и на английском. Пока разрешено, – Саня сделал ударение на первом слове.

– А на китайском, сеньор? – спросила я.

– Ну, на китайском – первое дело. А по-испански до свидания – Адьос! Адьос, Дженя!