Римантас Будрис - Нежнорогий возвращается в лес

— Папа, а какая у этих гусей сказка?

— Прислушайся, тогда и поймешь, о чем они переговариваются.

— Слышу…

— Вдаль!.. На север родной!.. В тундру… Домой… — покрикивали в поднебесье гуси на разные голоса.

— Папа, по-моему, очень грустная у них сказка.

— Возможно, сынок… Нелегкая доля у птицы.

Мальчуган слышал в гусином крике не только великую тоску по дому, не одну лишь светлую радость весны и тягу к далеким краям. Он расслышал печаль. Дети чувствуют и слышат гораздо больше, чем взрослые. Ведь дети — сами как птицы: щебечут и поют, когда им весело, и печаль их сразу минует, если блеснет свет, повеет теплом. И солнце к ним словно ближе, чем к большим.

И верно: высоко в небе гуси перекликались, ликовали, что близко родина, скорбели о невернувшихся…

Потом стали снижаться. Кругами все ближе, ближе к земле. Скрылись из вида. Опустились на просторные луга. Устраиваются на ночлег. Это было их излюбленное место отдыха на пути к дому.

Птицы опустились, залопотали на своем гусином наречии о том, что нашептывает закатный ветер, как красива заря, что пламенеет в той стороне, куда они движутся. Они спешили, им чудилось, что уже виден свет их милой родины. Скоро, очень скоро там установятся немеркнущие ночи, когда закатные сумерки, не сгущаясь, переходят в утро. И наступит вечный день с вечно длящимся утром. У себя на родине гуси не знают долгих, беспросветных ночей, до их наступления они улетают. И родные места им помнятся как длинный, бесконечный день. Поэтому их сказка — это сказка света. Это восходы. Это весна, которая мчится вместе с ними. Весна провожает быстрокрылых птиц, и птицы несут ее на своих крыльях. Так издавна говорится, и, возможно, в этом есть доля правды. Не возвращались бы птицы, не было бы и весны.

Такова сказка гусей. Прозрачная, как весенние зори.

Весна совсем ранняя, юная, и ночи еще глухо темнеют. Добрые весенние звезды предваряют Млечный Путь, и плывет, перепоясывая небосвод, светлая река вышины.

Гуси выбрали надежное место для ночлега. Маленький, поросший хилым кустарником островок посреди затопленной паводком поймы. На самом деле и не островок вовсе, а просто горушка на залитом лугу. Птицы спустились, спрятали головы под крылья и уснули. В дозоре остался один гусь. Стоит, вытянул шею, осматривается. Лиса, понятно, не станет подбираться вплавь, но кто ее знает, хитрую, да мало ли что еще может приключиться.

Ночные светильники странствуют. Вокруг колышка, Полярной звезды, бродит, кружит Большая Медведица, с нею — Малая… Минует ночь. И снова — в путь…

Как только гуси пробудились и увидели бледную зарю, сразу поняли, что нынче смогут одолеть большой отрезок пути. В такие дни словно само солнышко помогает лететь.

Птицы перед отлетом подкрепились. А пока добывали корм, переговаривались:

— Близко вечное утро…

— На родине отдохнут наши крылья…

Потом вожак скомандовал:

— На север!

Гуси снялись, в воздухе выровняли свой треугольник. Сначала летели низко. Пока наберут скорость крылья, подровняется караван, пока…

Откуда грянул гром, птицы не заметили. Всполошился, смялся, заголосил беспорядочный птичий табун.

— Выше! Выше!

Это успел крикнуть вожак, и вся стая ринулась вверх, туда, где чистая лазурь, где нет обмана и подлости, где не подстерегает глупая, злая смерть.

— Одного нет!.. Одного нет!!!

Зарыдали гуси. Мальчик слышит их голоса, он понимает. И тужит вместе с гусиной стаей.

Из кустарников высыпали охотники. Тут они скрывались в засаде, подстерегали гусей. И тот, кто стрелял, взял убитую птицу.

— Всего-то один гусачок…

— Сегодня больше, должно, и не полетят.

— Маловато стало гусей… С каждым годом все меньше…

— Повадился городской люд охотиться. На севере тоже все больше народу селится, больше стволов. И там болота осушают, негде стало гусям гнездиться.

И там, на севере, возможно, скажет кто-нибудь шибко умный: «Не наша птица. По осени все равно улетит».

Сокрушаются охотники: на всю компанию один-единственный гусачок. И трогают его, и щупают, и прикидывают, сколько потянет.

— Будьте уверены, полная жаровня получится. Жаль, другие улизнули.

— Хорошо бы этак пушечку! Видел, за границей специально такие делают. Бабах — и сразу всю стаю наповал.

— Всю стаю вроде жалковато…

— А что их жалеть? Не мы — другие подстрелят.

— По закону не положено, чтобы из пушки, — покачал головой тот, кому было «жалковато».

— Кому не положено, а кому… — буркнул добывший птицу. Настроение у него было хоть куда. Что ему закон об охране природы?..