Римантас Будрис - Нежнорогий возвращается в лес

Получай, добытчик, кольцо.

И хищная птица, меченная человеком, уносится в дальний путь.

В вышине проплыл треугольник гусей. Прямиком на запад, над морем. Потом, вдали от берега, они повернут на юго-запад, к островам Балтики.

А вот еще один редкий гость. В ловушке дятел, по-научному его полный титул: большой пестрый дятел. Он и в неволе усердствует. Норовит закрепиться на сетке, будто на стволе дерева, и долбить то, что видит перед собой. А приблизится к нему другой пленник — неосторожный чиж или синичка, — тюкнет дятел своим крепким, рабочим клювом без зазрения совести. Метит всегда в спину. А попадет — насквозь проткнет: не терпит дятел соседства.

Бьет, старается дятел, а сеть не пробивается. Клюв ее прошивает, а что толку! Пытается ухватить за нить, выдернуть — не получается. Бросил дятел пустое занятие, приметил, на свое счастье, жесткую раму сети, оперся на хвост и озабоченно заколотил, будто эта сухая деревяшка именно та, что ему нужна. Вы уж как хотите, а у него дело есть…

С ним шутки плохи — возьмет и испортит раму! Иди-ка сюда, работяга. Вот тебе кольцо, улетай на волю.

Ну и уморился я, едва на ногах держусь.

Хорошо бы сейчас прилечь на теплом песочке… А песок уже остыл. Вечер. Вот-вот зажгутся звезды, смутно проступит на небе Млечный Путь…

Пожалуй, не пойду сегодня в дюны слушать гусей на заливе. Умучили птицы.

На всей земле ночь. Осенние ночи, словно омут, вобравший дождь, все глубже и черней.

Вызвездило. Но звезды мелкие, крохотные. Как ни светят, как ни стараются — не осветить им дорог и тропинок, что вьются по сжатым полям, по оголенным пригоркам.

Молочно-светлая небесная река плывет в вышине, указывая птицам путь. И неведомо, откуда она вытекает, где кончается.

Гуси покричали и смолкли. Уснули у большой воды.

Черная лодка, наполовину на берегу, наполовину в воде, тоже дремлет. Не скрипнет песчинка, тронутая волной, не всхлипнет вода, чтобы не спугнуть отражения звезд. Осенней ночью хочется воде владеть звездами.

Вымахнула птица, темным-темна, словно ночь. Сложила крылья, бесшумно опустилась на корму. Черная лодка, и птица темна. Не разглядеть, сидит ли кто-нибудь на корме лодки или нет. А птица приникла и смотрит на звезды. Следит, куда течет светлая река. Ведь и ей в ту сторону. Звездная стезя ночных странников.

Когда козодой опускается на землю, усеянную бурой сосновой хвоей, его и днем не различишь. А осенней ночью на корме лодки он невидим более, чем в ночную пору тень от темной травинки на черной воде.

Козодой не утомился. Он присел полюбоваться красотой осенней ночи, а то и послушать, как спит вода. Распахнул крылья и взлетел. Беззвучно. Словно огромная черная ласточка. И удалился, рассекая крыльями мрак.

— Кха-о!..

Это отозвалась малая выпь. Далеко, в тростниках.

— Спит вода… Спят берега… — прогоготал один гусь другому и смолк.

Упала звезда. На лету безмолвно сверкнул искристый шлейф меж небесных светил. Тоже знак козодою. А птица уже далеко, знай стрижет крыльями ночную темень.

А здесь, на тронутой желтым березке, прикорнула новая птица. Только вчера очутилась она в здешних местах. Прильнула к светлому стволу, проступающему в ночной темноте, и спит.

Одеяние птицы темно-бурое, обрызганное белыми пестринами, точно снежинками. Или будто множество мельчайших, самых малых на свете звездочек нападало в ее темные перья. В одиночестве дремлет птица на березе. Ее длинный заостренный клюв уныло поник. И сон ее, сотканный из шелеста крыльев, из бликов на воде стремительных студеных рек, печален.

— Ровна вода… Спят берега… — опять прокричал дикий гусь — успокаивает остальных гусей, а заодно и себя самого.

Дремлет птица.

Зеленые сосны, могучие, высоченные… Родная тайга без конца и края…

Полноводны и быстры реки в густой таежной зелени. О белизна облаков! Синева небес! Где вы, где?

Остались широкие реки, остались бескрайние таежные просторы. И солнце, что там восходит, минует долгий путь, прежде чем достигнет здешних краев. Оттого и затянулось странствие птицы, осыпанной белыми снежинками, с поникшим клювом.

Почему рассталась с родимым таежным простором непонятная птица?

Как отпустили ее в дальний путь кормилицы-сосны?

А птице снятся эти сосны-гордячки, не взрастившие нынешней осенью сладких орешков.

Кедровая сосна — дерево высокомерное. Не только потому, что ростом велика, раскидиста и могуча, не потому, что долго живет, столетия простоит и вечно будет зеленой. Кормит всех эта сосна — вот чем она горда больше всего на свете. Белкам она сыплет орешки из крупных, увесистых шишек. Полосатые бурундуки, звонко посвистывая, подбирают кедровые орешки, а перед ненастьем покрикивают, оповещая таежный народ: