Орлин Василев - Битвы и приключения

— Ступайте из-за стола! — велела она.

— Вставай, Васка! — сказал Славян.

— Вставай, Славка! — сказал Васил.

И они оба встали из-за стола.

Но, прежде чем выйти из комнаты, они умильно-умильно глянули на баклаву, лежащую на противне.

Ах, какая она была кудрявая! Какая хрустящая! Расцвела от сиропа, как роза. И благоухала, как роза! Положишь в рот кусочек и чувствуешь, как она тает. Только ореховые ядрышки раскусить надо…

Но что делать? Ведь человек, даже если ему всего десять или двенадцать лет, не должен превращаться в поросёнка.

Проклятые часы! Если б не они… Ах, если б не они…

Я был уже большой. Такой большой, что подбородком доставал до самой задвижки на наших дверях.

Ещё год — и мне идти в школу. Мама часто хвасталась мной перед своими гостями:

«Мой Ичко очень послушный мальчик, только последнее время слишком уж увлёкся играми».

А скажите, пожалуйста, как тут не увлечься, когда тебе подарили новый волчок!

И не то чтоб обыкновенную юлу, кое-как выструганную ножиком, а настоящий волчок, выточенный на токарном станке, с гвоздиком наверху.

И не с каким-нибудь обыкновенным гвоздиком, а с сапожным — большим, блестящим, с закруглённой головкой. Как запустишь волчок, как подстегнёшь хлыстиком, как он заведётся, так целый час и вертится, будто мотор у него внутри.

Однажды утром я дошёл до самых железных ворот гимназии, где были особенно гладкие каменные плиты. Сколько времени крутил я волчок на этих плитах, не помню. Помню только, что, когда вернулся домой, наши уже пообедали. Мама строго-престрого выбранила меня за бродяжничество и опоздание, но я ничего не ответил.

И что тут ответить, коли виноват?

Как все послушные дети, я вымыл руки, сел очень прямо, не горбясь, за стол, повязал на шею белую салфетку и только после этого сказал:

— Мама, положи мне, пожалуйста, я очень голодный.

Мама положила в глубокую тарелку какой-то еды из кастрюли и поставила передо мной.

И что же я увидел?

Разве это была еда? Это была самая, самая, самая обыкновенная чечевица. А надо вам сказать, что я терпеть не мог чечевицу. Всё же я сделал один глоток. Насупился и бросил ложку.

— Ты что хмуришься? — спросила мама.

— Не хочу я есть.

— Это почему-у?

— Потому… потому что чечевица горькая. Она всегда у тебя такая горькая!

Мама обиделась:

— Мы только что тоже ели. И отец твой ел, и брат ел. Никто не говорил, что горькая.

— Нет, горькая! — настаивал я.

— Раз горькая, убирайся из-за стола!

Но я не уходил, потому что умирал с голоду.

— Дай мне, пожалуйста, чего-нибудь другого.

— Ничего другого нет.

— Как — нет? — не отступался я. — В шкафу есть брынза, есть мёд, повидло… Варенье вишнёвое есть.

Лицо у мамы потемнело, хотя в комнате ярко светило солнце. Губы сжались, по краям тонких ноздрей появились две строгие, неуступчивые морщинки. А в глазах засверкали острые такие иголочки.

И голос у неё стал вдруг сухой, резкий:

— Нет у меня ни брынзы, ни мёда, ни варенья… Ничего для тебя нет! Вставай из-за стола.

На этот раз жестоко обиделся я. Вскочил, пинком оттолкнул стул, развязал салфетку и так швырнул её, что один конец угодил прямо в тарелку с чечевицей. Мама взяла салфетку, сложила её и коротко приказала:

— Возьми синее ведро и наноси воды в кадку, в ту, что во дворе, под тутовым деревом. Я буду стирать.

Я уже говорил вам, что гостям рассказывали, какой я послушный мальчик. Сердись не сердись — взял я синее ведро и стал носить воду. Но колонка — на улице, а кадка — под тутовым деревом. Пока я налил её доверху, у меня аж руки вытянулись (может, это с тех пор они у меня такие длинные и висят, как лопаты).

Только покончил я с водой, мама послала меня в подвал за дровами.

Я послушный мальчик — принёс дрова раз, принёс другой, принёс третий. Теперь не только руки — и ноги у меня дрожали.

А мученьям моим не было конца.

— Возьми миску, — велела снова мама, — и подсыпь курам кукурузы.

Обычно мы кормили кур только по утрам, но сейчас мама надумала кормить их и в обед.

Я послушный мальчик — взял миску, спустился в четвёртый раз по лестнице в подвал, набрал кукурузы из ящика.

— Цып-цып-цып! — сзывал я цыплят, кидая им полные пригоршни зерна.

Птицы быстро-быстро клевали зёрна, набивали зоб, объедались, а я…

Я глотал слюнки.