Галина Ширяева - Возвращение капитана

Наверху, на втором этаже, окна Марулькиной квартиры распахнуты настежь. Татьяна Петровна, Марулькина мать, кажется, дома, и у нее гости. Тот самый дядечка по имени Аркадий Сергеевич, который три дня назад приехал из самой Москвы. Я этого Аркадия Сергеевича сразу невзлюбила, потому что очки у него были точно такие же, как у Виктора Александровича. Думаете приятно, когда совсем чужой, посторонний дядька смотрит на вас глазами Виктора Александровича?

Интересно, какое платье сегодня на Татьяне Петровне? Все платья у нее такие, что даже глаза зажмуриваются, когда их видишь. Я приподняла угол палатки и устроила наблюдательный пункт. Если Татьяна Петровна покажется в окне, то я ее увижу. Но Татьяна Петровна в окошке все никак не появлялась. Мама ушла на работу, Санька куда-то убежал, а она все не появлялась.

И надо же мне было не поехать в лагерь! Все из-за Виктора Александровича! Когда он позвал меня мыкаться по степи и копаться в курганах вместе с экспедицией и с мальчишками из нашей школы, я сказала, что никуда не поеду, что дома у нас в тысячу раз интереснее. Он же сам советовал мне присматриваться! Вот я и присмотрелась, и увидела, что у нас, в нашем доме, очень и очень интересно. Я так расхваливала наш дом и наш двор, что после этого расхваливания соглашаться ехать в лагерь было как-то не очень удобно, и я не поехала. А он уехал с мальчишками и даже не заметил, что, прощаясь с ним, я назвала его Виктором Александровичем, а не папой. Забыл, наверно, что мы дома, а не в школе, и что я называю его Виктором Александровичем только на уроках. Может, он вообще забыл, что я его родная дочь? Вообще у него в последнее время появилась настоящая профессорская рассеянность, и мама говорит, что, пожалуй, ему теперь только ученого звания не хватает — какого-нибудь доктора наук или академика. А он ведь когда-то и в самом деле собирался стать ученым-археологом. Он до сих пор тянется к старинному, неразгаданному, собирает старые монеты, черепки, целыми днями просиживает над толстенными книгами, мыкается с мальчишками по степи и хлопочет даже, чтобы ему дали помещение для краеведческого музея, а ему все не дают…

Вскоре в моей палатке стало жарко, как в бане. Солнце поднялось высоко над землей и грело изо всех сил, во дворе не было ни одного темного пятнышка. Окна на втором этаже все еще были распахнуты настежь, в Марулькиной квартире по-прежнему было тихо. Ужасно скучно. Хоть бы какое-нибудь приключение! Вот было бы здорово, если бы в нашей старой башне над домом и в самом деле загорелся свет! Таинственный! Голубой… Или зеленый! У Виктора Александровича есть красный фонарь для фотопленок, так что красный или обыкновенный оранжевый от свечи или карманного фонарика можно устроить. А вот зажечь бы голубой, такой, что в страшных книгах загорается над могилами на кладбищах! Ох, как было бы здорово! Ох, как пищала бы Марулька! Ох, какой переполох устроили бы Фаинка Круглова и полкласса! Голубой мерцающий свет и странная тень в окне башни! Тень, которая колышется, плывет в воздухе, а может быть, даже и стонет…

Я так размечталась, что колючие мурашки забегали у меня по рукам и на груди. И мне вдруг, как назло, вспомнилась собака Баскервилей из Марулькиного Конан-Дойля, а потом почему-то дохлая кошка, которую Том Сойер и Гек притащили ночью на кладбище, и все остальное, что случилось потом, и мне не захотелось больше оставаться одной в темной палатке, похожей на пещеру. К тому же я вспомнила, что мне нужно начистить картошки к обеду. Я выскочила из палатки и побежала на кухню.

На кухне Марулька варила манную кашу. Она стояла у плиты и, вытянув шею, заглядывала в кастрюльку, в которой что-то булькало. Шея у Марульки была тонюсенькая, бледная, с синими жилочками. Мне вдруг стало Марульку жалко. Сроду она мучается то с кастрюльками, то со сковородками, потому что Татьяна Петровна боится испортить свои божественные ручки.

Я подошла и посочувствовала Марульке — стала рядом с ней и тоже принялась заглядывать в кастрюльку.

— Для мамы варю, — сказала Марулька. — Ей врач велел диету, а она давно без диеты.

Так разве же Марулька сможет сварить кашу? Я вывалила то месиво, которое булькало в кастрюле, и принялась варить кашу сама. Я бы сварила ее, если бы сверху, с лестницы, ведущей в Марулькину квартиру, не раздался голос Татьяны Петровны:

— Мара! Ты где? Что ты там делаешь?

Марулька от неожиданности вздрогнула, схватила кастрюльку с недоваренной кашей голыми руками, взвыла и вывалила кашу на пол.