Ольга Громова - Сахарный ребенок

За эти пять дней мы сблизились. Я узнала, что она недавно потеряла горячо любимого мужа. Стелла Натановна очень по нему горевала. Сын её работал далеко от Москвы, видела она его редко, но старалась не сдаваться. Находила себе дела по силам: много читала, учила шитью группу молодых мам, читала вслух старикам в клубе ветеранов.

Мы подружились. Она оказалась разговорчивой женщиной с острым умом, не менее острым языком и ярким чувством юмора. Забегая к ней потом по-соседски — проведать или за советом, — я услышала от неё множество историй о работе на Чукотке и в Средней Азии, о школе в Подмосковье, где она училась после войны. Её рассказы отличались точными описаниями характеров, окружающего мира, ситуаций. Время от времени мелькало в рассказах и слово «Киргизия».

Как-то, зайдя к ней в гости, я увидела на столе картонку с продетой в неё верёвочкой. На картонке была фломастером нарисована колючая проволока и надпись: «Не позволяй себе бояться!».

— Что это?

— Вот, нашла в шкафу. Года три назад [21] То есть это было примерно в 1986 или 1987 году. я с этим плакатом на демонстрацию ходила на Лубянку [22] В Москве на Лубянской площади находится здание КГБ СССР (теперь — ФСБ, Федеральная служба безопасности). Там же, в сквере напротив здания КГБ, стоит памятный камень, привезённый с Соловецких островов, где находился один из самых крупных лагерей политзаключённых — Соловецкий лагерь особого назначения. Это памятник всем жертвам политических репрессий, установленный 30 октября 1990 года. . Памяти жертв политических репрессий.

— Вы же рисковали неприятностями…

— Ну, уже не такими страшными. Об этом ещё не очень-то можно было говорить, хотя в тюрьму за разговоры вроде бы уже не сажали. Ну, позабирали нас всех в милицию. Протоколы составили. Хотели оштрафовать и напугать, чтоб не ходили больше. Увидели, что я с палкой и хожу с трудом, — отпустили. Только внушение сделали. Это не то что раньше. Раньше-то, в молодости, я ни во что такое не ввязывалась. Боялась.

От неё я узнала, что с 1974 года в Советском Союзе, а теперь и в России 30 октября отмечается день политзаключённого. Тогда в обычной советской жизни не говорили о преследовании, которому подвергаются люди за свои убеждения. Но все думающие люди, понимавшие, что в стране такие заключённые есть, и их много, устраивали в этот день всякие акции в их поддержку. Сами политзаключённые тоже проводили во всех тюрьмах акции борьбы за свои права. Теперь же, в начале XXI века, считается, что политзаключённых у нас нет, и 30 октября чаще называют днём памяти жертв прошлых политических репрессий.

Пока она мне всё это рассказывала, достала две тонкие школьные тетрадки. На одной её мелким чётким почерком было написано «Дело отца», на другой — «Дело мамы».

— Я в КГБ ездила. Мне из архива дело отца выдали и дело матери. Посмотреть. Фотографировать не разрешили, полдня сидела — выписки делала. А теперь, видишь, справку получила, что я тоже жертва политических репрессий.

— Погодите, но вы же тогда совсем маленькой были.

— Ну да, мы с мамой в лагерь попали как ЧСИР, когда мне шести лет не исполнилось. В Киргизию.

После долгих уговоров («Не люблю я это время вспоминать, я лучше тебе расскажу, как мы в совхозе жили») она всё же стала потихоньку рассказывать и про лагерь, и про скитания по степи, и про завод-совхоз «Эфиронос». Про друзей — киргизов, украинцев, немцев, про чтение вслух для всех жителей — на двух языках…

В конце концов я убедила её, что всё это надо записывать. Пока неважно как. Как пишется. Главное — всё, что вспоминается, должно быть записано.

У Стеллы Натановны оказался хороший слог, писала она очень подробно и интересно. А вот немецкие и французские сказки, стихи и песенки мне рассказывала и пела, но записывать не стала — забыла письменный немецкий, а по-французски и раньше больше говорила, чем писала.

Потихоньку мы с нею стали обрабатывать эти воспоминания. Отдельные истории публиковали в газетах «Первое сентября» и «Библиотека в школе».

Тем временем вернулся с Севера её сын — тяжело и неизлечимо заболевший. Она стала ездить к нему в больницу: обихаживать, возить еду, доставать лекарства. И так — полгода. С толстой тростью в одной руке и сумкой на колёсиках в другой отправлялась она через весь город в любую погоду. Я боялась, что она сломается.

— Нет, дорогая, помощи мне не нужно. У тебя своих двое… Я справлюсь.

Она справилась. А сына похоронила. Осталась одна.