Галина Ширяева - Гюрги-Дюрги-Дюк

Мгновенная темнота окружила Юльку, словно она снова оказалась на темной лестничной площадке у почтовых ящиков, где не светила перегоревшая лампочка. Но ветер тут же качнул фонарь, и свет захлестнул Юльку с головы до ног…

— Да это не она! — сказал кто-то. — Это же та, новенькая! Дедушкина внучка. Внучка за бабку, бабка за дедку…

— Не она! — удивленно согласился золотой. — А похожа здорово.

— Не она похожа, брюки похожи!

— На кого, на кого похожа? О ком вы?

— Да на Юльку Витанович похожа из сорок восьмой!

— А, это та самая, которая тебе по физиономии врезала?

— За что, за что врезала?

— А он батькины награды на какое-то барахло выменял! Дубина!

— На что, на что выменял, а?

В следующее же стремительное мгновение Юлька поняла, что так мучило и беспокоило ее там, тогда, в беседке, после того как она убежала от человека с осколком в сердце! Встреча на лестнице в темноте! Ведь это не ее, не Юльку, били! Юльку приняли в темноте за Дюк! Приняли по песне, которую она пела, спускаясь по лестнице… По песне! Как и тот военный в парке!

— Да на что, на что выменял?..

Холодок пробежал по Юлькиным рукам — как тогда, когда она держала в руках звезды с застывшими лучами, хранящими в себе отблески далекого боя и гул военных самолетов, который она не слышала никогда, но который не давал ей покоя в сумерки и в лунные ночи. И зов военной трубы, поднимающей в атаку солдат… И взгляд Егора Витановича из-под коротких жестких ресниц, убитого навсегда, навеки!

Она пошла к тому, к золотому, пересекая огромный, ставший безбрежным океаном световой круг на черной земле…

— Ты чего? — спросил он удивленно, пряча гитару за спину. — Чего ты?

Она не успела подойти к нему вплотную. То ли его просто испугало ее лицо, то ли она стала похожа на Дюк, и он понял, что она его может ударить! Он отступил, а правой свободной рукой толкнул ее в плечо. Удар оказался сильным для Юльки, и она, с отчаянием успев подумать о том, какая все-таки она, черт ее побери, легкая, отлетела к самому фонарному столбу, ударилась об него, снова поранив разбитый локоть… Она оттолкнулась от столба и снова под недоумевающие крики мальчишек пошла на золотого.

— Ты знаешь! — сказала она ему звенящим тонким голосом. — Я тебя поближе рассмотрела, и ты мне не понравился!

На этот раз он толкнул ее еще сильнее.

— Бешеная! Вот бешеная! Чего привязалась?

Она от его удара снова отлетела в сторону, снова проклиная себя за то, что она такая легкая и слабая.

Сверху из окошка добрая ведьма с кипятком закричала:

— Девочку избивают! Хулиганье!

Но Юлька все-таки поднялась раньше, чем разбежались мальчишки, и прежде, чем из подъезда дома выбежали к ней какие-то люди.

— Это не м-меня избивали, — сказала им Юлька. — Это я избивала. Я п-первая!

Ей не поверили, подобрали ее аэрофлотную сумку и проводили до самых дверей квартиры…

Рояль за день устал от тишины. Он принял принесенные Юлькой звуки скрип старого паркета под ногами и щелчок выключателя — приветливо и радостно. Эхо в нем не умолкало долго и долго жило в самой Юльке, как будто в Юлькиной груди задели белый клавиш. Она вспомнила, как сердито встречал рояль Дюк, когда та небрежно швыряла на него аэрофлотную сумку. Рояль ждал именно ее, Юльку, ждал долго. Может быть, с того самого дня, когда она совсем маленькой слушала его голос, а за спиной ее были руки отца, готовые в любую секунду поддержать ее, если ей вдруг вздумается плюхнуться с дивана. А за окном было солнце, и голубое озеро, и далекий зеленый холм с Юлькиным домом под красной крышей… От кого пришла к Юльке музыка, жившая в ее сердце? От отца или от деда? Или от Егора Витановича, убитого под Черниговом?

Юлька на цыпочках пошла через комнату к роялю и тут же наткнулась на упакованный и закрытый на все замки чемодан.

— Пошел ты к черту! — сказала ему Юлька и заплакала…

Она осторожно переоделась. Она продолжала двигаться по комнате осторожно, на цыпочках, боясь дотронуться до вещей, к которым, конечно же, прикасался дед, — точно она могла причинить им боль своим неосторожным прикосновением.

Промыв разбитый локоть, она достала из чемодана и разорвала на чистые тряпки свой еще не старый халатик и бережно вытерла пыль со стола, рояля, со спинки дивана и с подоконников. Только шкаф она не тронула, словно и он сам, и то, что хранилось в нем, было неприкосновенным.

— Здравствуйте! Я — Дюк! — сказала она дедову старому пальто, висящему на вешалке в прихожей. — Здравствуйте! Я — Дюк!