Владислав Крапивин - Журавленок и молнии

— Вот и все, друзья мои, — со вздохом сказала Вероника Григорьевна. — Ну, а сейчас решайте окончательно: беремся за спектакль?

Что тут было решать? Все закричали, что, «конечно, беремся» и как можно скорее.

— А вот насчет «скорее» — это вопрос особый. Надо еще переделать сказку в пьесу. Надо соорудить декорации, провести репетиции. Ой-ей-ей сколько работы. Хорошо бы успеть к весенним каникулам.

Премьера на весенних каникулах не состоялась. Не успели. Вдруг заболела Вероника Григорьевна и пролежала две недели. Потом закапризничал и уволился руководитель музыкального ансамбля, который работал в школе «по совместительству». А без музыки какой спектакль? Но все же дело двигалось. Ансамблем стал руководить десятиклассник Боря Романенко, Вероника Григорьевна вернулась в школу и опять собрала «артистов», а ее «оболтусы» срочно доделывали декорации по эскизам Иринкиного папы.

Весь апрель шли репетиции, и все верили, что в майские праздники спектакль состоится обязательно. Только Иринка однажды печально сказала:

— Хорошо бы успеть. А то мы можем уехать еще до мая.

— Куда? — не понял Журка и даже сперва не встревожился.

— Во Владимир.

— Зачем?

— Жить.

— Как жить?

Иринка помолчала и сказала со взрослой ноткой:

— Ну что значит «как»? Как все люди живут. Насовсем…

Журка наконец понял. Остановился, чуть не уронив портфель на сухой солнечный асфальт. И она остановилась — насупленная и слегка виноватая. Быстро взглянула на Журку, стала смотреть вниз и серьезно объяснила:

— Выхода больше никакого. Здесь у папы совершенно нет перспектив.

Журка с легким раздражением уловил в ее словах знакомые интонации — когда Иринка будто повторяет чужие слова. Но он уже знал, что какие бы эти слова ни были, а в них всегда кроется горькая правда. Поэтому досада растаяла, а тревога осталась.

— Как же так… — беспомощно пробормотал он, и самому стало тошно от пустоты и бессилия этих слов.

Иринка шевельнула головой, будто сказать хотела: «А вот так. Ничего не поделаешь». Потом она медленно пошла вдоль школьной изгороди, и Журка — рядом с ней.

— И ничего не говорила… — с упреком сказал он.

— Я не знала, что это всерьез. Они и раньше про переезд разговаривали… Мама и папа… Поговорят и раздумают. А сейчас оказалось, что на самом деле… Потому что куда же дальше-то? На областную выставку ничего у папы не взяли, про «Летний день» сказали, что хорошо, но по теме, мол, не подходит. О персональной выставке теперь и не говорят… Это все после того случая с телепередачей.

— Неужели все еще помнят?

— А ты думал… На нем сейчас такое пятно. О приеме в Союз художников лучше и не заикаться. И мастерской нет…

Значит, та зимняя молния оставила свой след. А Журке-то казалось, что она ударила лишь по краешку и не принесла Иринке и ее родителям большого вреда. Потому что всегда, когда он приходил к Брандуковым, Игорь Дмитриевич был веселый и полный художнического азарта. Он делал какие-то интересные заказы для Дворца пионеров, говорил, что в августе собирается в Калининград к рыбакам, и главное — он заканчивал картину «Золушка из пятого „А“.

Над этой картиной Игорь Дмитриевич работал в мастерской одного из приятелей. Дома он только делал эскизы с Иринки, Журки и Горьки. Но «мучил» он ребят недолго. И Журка просто обалдел от неожиданности, когда в начале апреля Игорь Дмитриевич повел их троих в мастерскую и показал почти готовую картину.

Дело было даже не в том, что все сразу узнали себя. Дело в том, что картина была — как рассказ про них. Про их настроение, про их характеры. И про мысли…

На картине были Золушка, принц и шут перед началом спектакля. Они за кулисами ожидали своего выхода. Иринка в платье из мешковины сидела на фанерном ящике и, как ручного голубя, держала у груди сверкающую туфельку. На Иринкином лице дрожали цветные отсветы. Журка, одетый принцем, стоял сбоку и что-то говорил ей (может быть, просил не волноваться, хотя сам заметно нервничал). Но Иринка его, видимо, не слышала: чуть улыбаясь, она совсем ушла в свою сказку…

А Горька в своем желто-черном клетчатом костюме стоял чуть в стороне, у занавеса. Он слегка раздвинул складки, и со сцены пробился в красноватый сумрак горячий луч. Лицо Горьки было совсем непохоже на лицо шута. Это было лицо разведчика, у которого одна задача: проверить, нет ли опасности для друзей. Нет ли в зале среди зрителей насупленных и недобрых людей? Кажется, не было. Напряжение еще не совсем сошло с Горькиного лица, но он уже обернулся к Иринке и Журке, чтобы сказать: «Нормально, ребята. Не волнуйтесь». Но почему-то ничего не сказал…