Владислав Крапивин - Журавленок и молнии

— Ну и славно… Все теперь будет хорошо.

Но в ее голосе Журка уловил усталость. Лидия Сергеевна, видимо, догадалась об этом. Качнула головой, провела по лицу ладонями, виновато призналась:

— Ох, и устала я, Журка…

— А почему? Что случилось? — Он быстро повернулся к ней вместе с табуреткой.

— Да ничего особенного. Просто сессия на носу, зачеты пошли, а я в этом семестре закрутилась с хозяйством, лекций напропускала. Теперь столько учить приходится, просвета не видно… Ох, уйду я, Журка, на заочное.

— Куда? — испугался он.

— На заочное отделение. Чтобы работать в школе, а в институте только экзамены сдавать и контрольные работы.

— Но тогда еще труднее будет, — рассудительно заметил Журка.

— Труднее… и легче. Я, Журка, по школе скучаю. Ты рассказываешь про все ваши дела в классе, а я так бы и побежала туда. Понимаешь, я как будто в чем-то виновата…

— В чем? — удивился Журка.

— Трудно объяснить… Наверно, у меня такой нелепый характер. Все кажется, будто я ребят бросила.

— Кого? Нас? Но ведь все равно же…

— Да нет, вообще ребят… Ну, вот будто война идет, а я в тылу сижу. Вроде бы делом занята, да не самым главным… Хотя это, конечно, очень громкое сравнение…

— Ведь не война же… — осторожно возразил Журка.

Лидия Сергеевна сказала негромко:

— Война, Журка… За таких вот, как этот Валерик, про которого ты рассказывал… Я, знаешь, о чем подумала? Был бы он в моем классе, я бы его никакой беде не отдала.

«А ведь точно!» — понял Журка. И тревога за Валерку опять кольнула его. Журка сказал:

— Тогда идите на это… на, заочное…

— Ох, Журавлик… Думаешь, так просто? Знаешь, сколько забот прибавится! И работа, и сессии, и… вон эта личность беспризорником растет… Я на курсе заикнулась было про заочное отделение, а все подруги в один голос: «Ты с ума сошла! Учись, пока есть возможность, успеешь еще ярмо на шею надеть! Муж зарабатывает, чего тебе…» В общем, кажется, убедили. Почти…

— Если «почти», значит, не убедили, — заметил Журка. — Лидия Сергеевна, вы их не слушайте.

— Но если разобраться, они же правильно рассуждают.

— Ага! — откликнулся Журка. — «Правильно»… Лидия Сергеевна, у меня дедушкино письмо есть, последнее. Он там знаете что написал? «Если тебе все-все, со всех сторон, будут говорить правильные слова, а ты хоть самую капельку будешь знать, что надо делать по-своему, так и делай…»

— Да… Но, Журка, посуди сам. Тогда могут сказать: «Значит, мы все глупые, а ты один умный? Разве ты не можешь ошибаться?»

Журка подумал.

— Можно проверить, — сказал он. — Можно тысячу раз себя спросить: «Ты не ошибся? Ты не ошибся?» И если уж видишь, что нет, тогда все…

— Да… а если все же ошибся, только сам этого не понял? Людям-то ведь тоже надо верить…

— Ну… — растерянно сказал Журка. Не привык он вести такие споры и не мог найти нужных слов. И на помощь пришел Валерий Михайлович. Он появился в дверях и весело вмешался в разговор:

— А себе, между прочим, тоже надо верить… Вспомни-ка, дорогая Лидия Сергеевна, позапрошлый год. Как тебя завуч, директорша, вожатая и родительский комитет убеждали, что в пионеры надо принимать сперва лучших, а ты уперлась: «Они у меня все лучшие!»

— Точно! — обрадовался Журка. — Вам тогда говорили, что вы педагогику не знаете. Мы про эти разговоры тоже слышали!

Лидия Сергеевна рассмеялась:

— Сдаюсь… Эх, вы, рыцари, двое на одну слабую, замученную женщину!.. Ну-ка брысь все из кухни, я буду мыть посуду.

В комнате Валерий Михайлович дал Журке пачку теплых от глянцевателя фотографий. Журка сел на корточки и разложил их на полу. Сопящий от любопытства Максим пристроился, конечно, рядом.

…И словно опять зашумела, заиграла вокруг Журки сказка о Золушке. И зазвенел испуганный голос Иринки:

— Что же мне теперь делать?

— А что? — удивился принц.

— Куда я в таких лохмотьях…

— Подумаешь! Пошли танцевать «Рыжую лошадь»!

— Меня засмеют…

— Пусть только попробуют! Я же рядом с тобой. Я за тебя всегда буду заступаться… если хочешь…

— Я… хочу… Ой, смотрите, ребята, а башмачки не рассыпались, остались…

Журка стал медленно раскладывать фотографии. «Эти — для ребят, эти — мне, эти — Иринке пошлю. Эти — Горьке…»

Только обрадуется ли Горька? Увидит себя в костюме шута и опять что-нибудь скажет.

И беспокойство снова вернулось к Журке. Как все-таки непросто устроена жизнь…