Любовь Воронкова - Девочка из города (сборник)

– До свиданья, до свиданья! – повторяла она, и в голубеньких глазках ее бегали слезинки. – Я все время буду вас вспоминать.

А когда чемодан уже поставили в телегу, она вдруг оглянулась:

– А где же Аниса?

Катя молча отвела глаза и стала глядеть куда-то в сторону. Она всегда так делала, когда должна была сказать что-то неприятное человеку и не хотела сказать. Но зато Верка и Танюшка тотчас все объяснили.

– Она от вас как вышла, так и ушла, – торопилась Танюшка, – прямо будто ее выгнали!

– А мы кричим: куда же ты? А провожать-то? – перебила Верка. – А она…

– А она губы зажала, и ничего!

Светлана обиженно обернулась к бабушке:

– Вот видишь, бабушка! А ты все на меня. – И сердито добавила, влезая в тележку: – Я тебе говорила, что она чуднáя!

Бабушка покачала головой и ничего не ответила. Зато мама нахмурилась.

– А мне вот кажется, что это ты у меня чуднáя, – резко сказала она, – ничего не понимаешь! Слепая и глухая, вот ты какая у меня.

И это очень грустно.

Ребятишки проводили подводу до околицы и вернулись. Верка и Танюшка пошли дальше, до той канавки, которая отграничивает их поля от полей соседнего колхоза. Там лошадь прибавила шагу. Светлана в последний раз махнула рукой, и встопорщенные придорожные елочки заслонили от нее Зеленые Горки.

Светлана вытащила платочек и заплакала.

– Ах, вот как, – сказала мама, – а я уж подумала, что ты у меня совсем равнодушный человек!

Светлана отняла платочек от лица.

– Но, мама! – В голосе ее слышалась обида. – У тебя все время я в чем-то виновата. И все из-за Аниски.

– А разве ты не видела, как эта девочка тебя любила!

Светлана пожала узенькими плечиками:

– А все-таки почему я виновата? Я ведь не просила ее меня так любить!

Мама ничего не ответила. Она не знала, что ответить на это своей рассудительной дочке.

Светлане скоро надоело молчать.

– Мама, а Шура Селивёрстова приехала?

– Приехала. Приходила, спрашивала про тебя.

– А Лена из двадцатой квартиры?

– Не знаю. Но сегодня или завтра должна приехать – ведь через два дня в школу!..

– Мамочка, а платье-то как же, коричневое? Не готово еще?

– Ну, как не готово! Уже и воротничок пришит!

– Ой, мамуля!

Светлана бросилась целовать маму и чуть не свалилась с телеги.

Лошадка бежала дробной веселой рысью. Тихие, примолкшие леса отходили назад, отступали все дальше от шоссейной дороги. Новые поселки возникали на пути, огороды, поля… Вот вдали показались круглые, как макароны, трубы стекольного завода… А за этим заводом уже будет и станция видна, а там – поезд, Москва, подруги, школа!..

А Зеленые Горки остались где-то далеко-далеко. Может, они просто во сне приснились.

Аниска стояла на высоком бугорке в густом ельнике и смотрела на дорогу. Она видела, как девочки провожали Светлану. Видела, как Светлана помахала им рукой. И еще долго видела удалявшуюся подводу.

А потом спустилась с бугорка и медленно пошла домой. Она шла через поля, сжатые, убранные, по-осеннему пустые. Заблестел сквозь ветлы полевой прудок. Летом среди ржи его совсем не было видно, а сейчас он как будто налит на блюдечко. И может, оттого, что было пусто кругом, что не шумели колосья, не пели жаворонки, этот прудок показался Аниске притихшим и запечаленным.

Аниске не хотелось идти в деревню. Она встала у пруда и прислонилась к ветле. Что-то случилось с ее сердцем, что-то как будто сломалось в нем. Светлана уехала – вот еще следы колес видны на дороге… За что было Аниске так любить ее? Но так уж устроен человек – любит и сам не знает за что. И даже когда поймет, что напрасно, то и тогда все еще любит, хотя и не ждет ничего.

Аниска стояла в пустом поле, у темного неподвижного пруда, и ей казалось, что она сейчас совсем одна на всей земле…

Что-то зашумело в небе, легким шелестом зашумело над головой.

Аниска посмотрела вверх – над нею летела стая диких гусей. Они летели вереницей и тихонько покрикивали. Если бы Аниска могла обернуться сейчас же птицей! Как бы весело, как бы радостно было лететь вместе с ними в этой дружной большой стае, вместе со всеми радоваться утреннему солнцу! Аниска была бы такая же, как все, – хорошая, добрая, веселая! И никто бы не называл ее Косулей!

И вдруг тоска, словно костер, охватила Аниску. Она выбежала на открытое поле, подняла руки к улетающей стае и закричала: