Владимир Железников - Чучело-2, или Игра мотыльков

— Лиза, — говорит, — как удачно я тебя встретил. Хорошая примета для меня!

Ну, конечно, она сияет. От сияния классно смотрится. Вот бы такой стать, тогда бы Костя мне всякие слова говорил. Хохочу, что думаю про это. Они смотрят на меня: что это, мол, с ней, чего она ржет, дурочка? Краснею и, конечно, тут же начинаю улыбаться своей кретинской улыбочкой. Хоть бы провалиться сквозь землю. Еле сдерживаюсь, чтобы не убежать.

А теперь она чужака приводит, слышу через стену его влезающий в ухо хрипловатый басок: «та-та-та», словно он закрывает рот пустой банкой и лопочет в нее, ни слова не разобрать. Думаю, в лучшем случае Судаков. И что повадился? На хрена он ей сдался, спрашивается? Может, про нас выведывает? Она ему что-нибудь ляпнет, и он все поймет!

Завожусь, дрожу, так меня и подмывает зайти к ней. Повод-то у меня есть: Глебов звонил.

— Зойка, перестань грызть ногти! — вопит Степаныч. — А то врежу.

Перестаю. Руки сцепила на груди, чтобы не грызть. Начинаю еще больше психовать, не выдерживаю — и к ней. Звоню — думаю, сейчас она меня ошпарит, хочу отступить, но стою, не убегаю.

Открывает — от нее духами и вином.

— Теть Лиз, — говорю, — судья звонил.

А она палец к губам: мол, молчи, дуреха, а сама:

— Входи, — говорит, — Зоечка, детка! — Хватает меня и тащит в комнату.

Вижу, мужик сидит ко мне спиной, не поворачивается. Понимаю, ему неприятно, что я пришла и разрушила их теплую компанию. Нарочно громко чихаю, будто простудилась, и говорю:

— Здрасте!

Надо отвечать, а он не оглядывается: неохота ему почему-то засвечиваться и показывать свою физиономию.

Лизок пододвигает мне стул и заботливо предлагает:

— Зойка, ты простудилась. Выпей-ка чаю с малиной. — Лезет в буфет, достает банку с вареньем.

— Теть Лиз, — говорю, — с вареньем — это я обожаю. — Усаживаюсь поудобнее, надолго, шумно двигаю стул, потом вещаю на манер Ромашки, ее елейным голоском с подсадкой: — Теть Лиз, а я вам не помешаю? У вас же гости.

«Этот» дотумкал, что у него безнадега. Разворачивается… и я балдею! Вместо шофера Судакова передо мной вырисовывается капитан милиции Куприянов! Он в гражданском: костюмчик, рубашечка при галстуке, рыжие волосики торчат ежиком. Тут я почему-то зверею, ухмыляюсь, сверлю его насквозь и бабахаю:

— Извините, капитан Куприянов, но я вас со спины не признала. — Нажимаю на словах «капитан Куприянов», чтобы у него не было сомнения, что я его знаю.

Ему вся эта петрушка не нравится, молчит, зло поглядывает маленькими глазами, веснушки побледнели на лице, на скулах ходят желваки. Говорит сквозь зубы:

— Ух ты, узнала! А я думал, в гражданке я инкогнито.

— Конечно, узнала, — говорю.

— Значит, народ все же любит и знает свою родную милицию.

Тетя Лиза выходит на кухню, он — шмыг за нею. Я тоже не дура, тут же подкрадываюсь к двери. И не зря. Слышу, он шепчет:

— А ты ее выставить не можешь?

— Неудобно, — отвечает Лиза. — Она наша соседка, к тому же Костина подружка.

— Ах, Лизок, Лизок… — Голос у Куприянова скрипит от злости, в нем мне чудится угроза. — Ну ладно, поживем — разберемся. Только ты потом не пожалей, когда поздно будет.

От этих слов я сразу пугаюсь — у меня это с пол-оборота. И понимаю: Лизок тоже пугается. Мы с нею боимся одного и того же: вдруг он что-нибудь знает.

— Миша, ну что ты злишься? — говорит она. — Я не могу ее выгнать, — переходит на шепот, закладывает меня. — Она у нас с приветом, с нею надо осторожно, а то выкинет какое-нибудь коленце.

Я не обижаюсь, пусть закладывает, думаю, лишь бы с Костей обошлось. Слышу, Куприянов двигается, шарахаюсь на свое место, и он тут же появляется. Кивает мне, говорит: «До скорой встречи, шалунишка». Жмет мне руку, так что у меня пальцы трещат. Терплю и улыбаюсь. Он доходит до дверей и оборачивается.

— Твоя улыбка, — говорит, — имеет горизонтальное распространение… Интересно, где она обломается? — И сматывается, не дожидаясь моего ответа.

Высовываю ему вслед язык — пропади ты пропадом! Чего захотел: «До скорой встречи»! А получилось так, что он как в воду смотрел.

А все, между прочим, началось с ерунды. Иду по улице. Моросит дождь. У нас в городе как дождь — так грязь. Ноги скользят в липкой каше, на стенах домов выступают темные пятна. А я сразу надеваю темные очки, плыву в полутемноте — и вокруг не так противно. Натыкаюсь на Попугая, нашего учителя по труду. Он у мальчишек ведет автодело. Его прозвали Попугаем, потому что он каждое слово любит повторять по нескольку раз. Ты ему скажешь, а он повторяет. Привычка такая. Ну, в общем, он идет, а я его обхожу, он приставучий и разговорчивый. Начнет долдонить — не отвяжешься. Но он хватает меня за руку, вопит: