Гавриил Левинзон - Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки

Мы дискутировали трое суток, выбрасывая пивные бутылки в сад через окно. Выяснилась какая-то общность наших позиций: и мы и Лопух-у-дороги сходились на том, что проблема эта очень сложная и что презрительное отношение к лопушандцам противоречит Высокому Смыслу. Мы закончили дискуссию усталые, но довольные: хотя истина была еще далеко, мы, несомненно, к ней приблизились.

К следующей дискуссии с двумя лопухами — Лопухом-за-окном и Лопухом-над-колыбелью — мы готовились три месяца: очень трудно было сформулировать наши соображения так, чтобы не пострадал Высокий Смысл. Мы с Чу уже понимали, что не сможем покинуть Лопушандию раньше, чем отыщется истина. И чтобы подбодрить себя, мы после целого дня работы говорили:

— Вы чувствуете? Она сегодня приблизилась.

Но однажды, когда мы оттачивали сто восемьдесят шестое наше соображение, Чу сказал:

— Егоров, вы, конечно, уже поняли, что нам никогда не покинуть Лопушандию? — И он заплакал. Я кивнул и тоже заплакал.

— В конце концов, Чу, — сказал я, — это наша планета. Ведь мы настоящие лопушандцы.

Он согласился со мной, но тут же признался, что иногда ему нестерпимо хочется на Барахляндию, где с тебя сдерут последний пиджак, где можно за пуговку выпить и поесть, подружиться и расстаться всего за один час, где не отличают своекорыстия от бескорыстия, где никаких сложностей и где никому не приходит в голову, что существует Высокий Смысл.

— Чу, — сказал я, — меня тоже туда тянет. Не означает ли это, что все мы немного барахляндцы?

Так родилось сто девяносто четвертое, самое беспощадное наше соображение.

Наша дискуссия с двумя Лопухами собрала большую аудиторию. Она проходила блистательно. Но на исходе третьих суток, когда мы с Чу добрались до сто девятого нашего соображения, ни на минуту не забывая о Высоком Смысле, перед нами предстали наши жены. Разгневанные, с руками в бока, они смели сто девятое наше соображение всего несколькими фразами:

— Мы воспитываем детей! Мы сбились с ног по дому! А они здесь едят бутерброды и распивают пиво!

Мы спрятались от них в собственные мысли, но они тут же восстановили контакт с нами при помощи щипков и щекотания.

— Уши себе отрастили! — было сказано нам, когда мы объявились из нашего укрытия. — Не мужья, а летучие мыши!

За уши они нас вывели из дискуссионного зала. Что мы могли? Мы заковали себя в броню иронии. Мы улыбались: вот она жизнь! Мы смеялись над собой, над женами, над обстоятельствами — а что еще может сделать лопушандец, вышибленный из своих мыслей?

Через неделю мы орудовали пылесосами и помогали делать уроки нашим детям, а нашим женам удалось благодаря этому выкроить время на посещение парикмахерской и косметического салона. Лопушандская ироничность все еще кривит мои губы. И все же надежда добраться когда-нибудь до истины не покидает меня. Да поможет мне Высокий Смысл!

Я прочитал эту историю и вспомнил, как папа часами спорит со своим закадычным другом Петей Башем, как они во время этих споров едят бутерброды и пьют пиво, — папа смеялся и над лопушандцами, хотя и понимал, что на всю жизнь останется лопушандцем.

Итак, мама обзвонила всех наших приятелей, но никто из них не сказал: «Между прочим, твой муж у нас ночевал». Стало ясно: папа находится у своей мамы, у моей бабушки номер два, — мы опасались козней.

Бабушка номер два не похожа на бабушку номер один: она не умеет вкусно готовить, не называет меня «внучек», иной раз даже забываешь, что она родной человек.

Как-то бабушка номер один ей сказала, что папе должно нравиться жить в нашем доме — в коврах. Бабушка номер два на это ответила, что у нее он рос без ковров, но зато всякому видно, что он честный человек.

— Здесь в честности тоже разбираются, — заметила бабушка номер один, но бабушка номер два так хмыкнула, как будто большей нелепости ей слышать не приходилось.

Ужасно неделикатно получилось: можно было подумать, что в нашем доме вообще о честности не слышали. По-моему, обе мои бабушки смешные: одна носится со своей честностью, другая — со своими коврами.

По дороге в школу я встретил десятиклассника, у которого отец защитил докторскую диссертацию. Раньше, когда он мне попадался на глаза, я говорил себе: «Ничего, у нас тоже есть тема». Но теперь мне было ясно: нашу недиссертабельную симпатюшку понимающие люди вряд ли темой признают. Для них это не тема, а наши разбитые надежды. Я пригляделся к десятикласснику: до чего самоуверенный! Нет, не признает.