Гавриил Левинзон - Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки

— Все ценное запереть! — сказал он. — Понятно! Слушайся меня, я знаю, что говорю!

Он похлопал меня по плечу. Как-то уж очень уважительно провел рукой по моим волосам… и пошел к своим реанимируемым.

— Ничего страшного, — крикнул он Евдокии Семеновне, которая наблюдала за нами из окна. — Папины гены прорезались.

— Петя, — сказал я, — вы ведете себя загадочно: объясните мне, что со мной.

— Хорошо, — сказал он. — Однажды твой папа принес мне в подарок очень редкую книгу. Знаешь, почему он это сделал? Он считал, что эта книга мне нужней. Потому, видишь ли, что мне больше хочется ее иметь, чем ему.

Я ничего не понял. «Может, я отупел от переживаний?» — думал я и искал связь между той книгой и моей коллекцией, но никакой связи, хоть убей, не находил. Я подумал: «Петя и сам малость не в себе перерабатывает».

Но все же я успокоился: если бы что-нибудь серьезное со мной стряслось, Петя бы догадался, — все-таки врач. Да и запереть на ключ все ценное — очень полезный совет.

Я заторопился, выскочил на дорогу, и тут выяснилось, какой опасности подвергаются люди, лишенные бокового зрения.

Я заметил машину только после того, как взвизгнули тормоза. К счастью, она небыстро ехала, а реакция и прыгучесть у меня что надо. Я оказался на капоте. О том, как подпрыгнул, я не помнил. Шофер смотрел на меня, как на наваждение; я поглядывал на него с интересом. Он потянулся рукой к дверце: сейчас будет ссаживать. Я заторопился, соскользнул на мостовую и тут только заметил, что мне преграждает дорогу доктор в халате. Я ударился от него.

— Не скачи ты, — сказал доктор. — Что ты скачешь от меня, как от милиции?

Я узнал голос Вадима, моей живой мечты, человека, которому я намечтал жену, но забыл намечтать квартиру. Не знаю, как Вадим, а я не удивился. Я вернулся.

— Что случилось? — спросил он. — У вас кто-то в больницу попал?

— Другое, — сказал я. — Со мной что-то неладное. Ты же видишь? — Я показал на машину.

— Это уж точно, — сказал Вадим. — Василия Степановича ты в столбняк вогнал.

Василий Степанович сидел за рулем неподвижно, он не отрывал от меня глаз.

— Василий Степанович, — сказал Вадим, — сделайте глубокий вдох, вам сразу станет легче.

Василий Степанович послушался.

— Ну вот, — сказал Вадим, — одного мы привели в норму. Тобой я займусь чуть позже. Василий Степанович, подъезжайте.

«Скорая» подъехала к дверям больницы, Вадим и женщина в белом халате помогли выбраться из машины старушке, у которой что-то было с ногой, и повели ее. Василий Степанович показал мне на сиденье рядом с собой. Я думал, он начнет отчитывать, но он о случившемся не заикнулся — сидел молча и только один раз проговорил:

— Мой тоже где-то прыгает. Вот я ему попрыгаю. Я его сегодня расспрошу, где он целыми днями носится.

Вернулся Вадим и повел меня в больничный двор. Мы сели на скамейку.

— Пять минут, не больше, — сказал он. — Рассказывай.

На этот раз я решил о глазах сказать в конце.

— Я начал совершать необъяснимые поступки… — приступил я. Представь, во вред себе или просто нелепые…

Я обо всем рассказал. Не забыл упомянуть о том, как неизвестно зачем ел препротивное овощное рагу, и о том, как умолял почти что одну девчонку, чтоб она сказала, что может подумать обо мне: «Какой славный!»

— Должен добавить, — закончил я, — что у меня перестали бегать глаза! — Вадим кивнул, как будто это так и должно быть. Он вообще вел себя уж очень спокойно: ну, это, мол, понятно.

— Перед тем как это все начало случаться, я ударился головой. Заметь себе это.

— А произошло ли что-нибудь? — спросил он. — В тебе вообще сильна эта потребность — делать что-то для других.

— А глаза? — спросил я. — Чего вдруг они перестали?.. Ты же видишь: я под машины лезу.

— Ты стал больше думать, — ответил Вадим. — Ушел в себя и не реагируешь на внешние раздражители. Конечно, какой-то душевный сдвиг произошел.

Он мне стал говорить о том, что каждый человек живет внутренней жизнью. Ты спишь, делаешь свои дела, а жизнь эта идет своим чередом, по своим законам — внутренняя работа. От этой работы иногда в человеке происходят перемены, но ты о них еще не догадываешься. Поэтому тебе твои собственные поступки кажутся странными.