Гавриил Левинзон - Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки

В комнату вошла старая служанка Дербервиля.

— Виталька, — сказала она, — опять ты держишь во рту ингалятор? Хочешь, я тебе дам чернослив в шоколаде?

— Пегги, — сказал Дербервиль, — вы бы лучше вытерли пыль на моем столе.

— Ты опять? — сказала старушка. — Утром я протирала твои вещицы.

Уж эта Пегги! К старости она стала сварливой.

— Бабуля, — сказал Дербервиль, — что ты нервничаешь? Тащи свой чернослив. Я уже кончил курить.

Однажды Пегги попросила Дербервиля называть ее «бабуля». И хотя Дербервилю очень не нравилось это слово, он согласился: ему не трудно, а старушке радость. Старая преданная служанка принесла Дербервилю две конфеты и стала придумывать себе работу: смахнула пыль со стола, поправила плед на диване, картину на стене, хотя картина висела ровно. Дербервиль давно изучил наивные хитрости старой женщины: Пегги хочется поболтать. Дербервиль и сам любит поговорить со старушкой. Но на этот раз разговор не состоялся: зазвонил телефон и пришлось старушку отослать на кухню. Неторопливым движением руки Дербервиль взял трубку и поднес к уху:

— Аллоу?

Звонил Горбылевский. Он сообщил, что решено организовать одно дело, но Мишенька не хочет со мной организовывать никаких дел, потому что я гад.

— Это Мишенька так говорит, — уточнил Горбылевский, — я тут ни при чем.

Я ответил, что Мишенька сам гад и что мы вполне можем без него обойтись. Но Горбылевский сказал, что он без Мишеньки никуда не пойдет. Тогда я сказал, что он тоже гад, и положил трубку, чтобы последнее слово осталось за мной.

Потом я позвонил Мишеньке и сказал:

— Шавка!

Потом зазвонил телефон, но я не стал брать трубку, потому что понял: это Мишенька хочет меня шакалом обозвать.

Потом позвонил Марат Васильев и сказал, что Мишенька всех обзванивает и сообщает, что я гад, но Марат считает, что гад не я, а Мишенька, и раз я не иду организовывать дело, то и он не пойдет.

Потом зазвонил телефон, но я не взял трубку, потому что догадался, что это Мишенька во второй раз пытается меня шакалом обозвать.

Потом позвонил Горбылевский и спросил:

— Ну как, ты идешь?

Я ответил:

— Ладно, иду.

Потом позвонил Марат Васильев и спросил:

— Это правда, что ты идешь?

Я ответил:

— Да ты что? Через час, не раньше.

Я ему посоветовал, чтобы и он не торопился. Он сказал, что так и сделает. Но я знал, что он сейчас же помчится — слабохарактерный. Зато у меня силы воли хватает. Целый час я думал о том, что Горбылевский подлиза: если бы у Мишеньки не было «Жигулей», то он бы меня поддерживал. Раньше так всегда было. Ровно через час я вышел из дому.

Своих телефонных друзей я увидел на обычном месте — на пустыре у глухой стены дома. Они играли в нашу обычную игру: кто кому больше пинков отвесит. Я решил принять участие: хотелось Мишеньку как следует угостить. Все бросились на меня в атаку. Мне досталось от Горбылевского и Марата Васильева, но зато я изловчился и по-футбольному поддал Мишеньке. Мишенька охнул и стал кричать, что я бью изо всех сил.

Мы с полчаса после этого стояли, защищая свои тылы стеной. Иногда кто-нибудь перебегал, и тогда все набрасывались на него. И вот я стоял и думал: «Ничего себе человеческие отношения!» Мишенька злился на меня. Марат Васильев — на Горбылевского, а Горбылевский, я заметил, только делал вид, что старается поддать Мишеньке. «А защищал меня Чувал», — подумал я и пошел от этих кретинов. Они бросились на меня в атаку, но я не по правилам толкнул Мишеньку двумя руками в грудь. Им стало понятно, что ко мне лучше не подходить. Марат Васильев немного прошелся, держась от меня подальше.

— Что случилось?

Я и не подумал отвечать. Марат симпатичный, но он несамостоятельный человек.

— Не ходи за ним, — сказал Горбылевский Марату, — он чокнулся.

Марат отстал. Я разок обернулся: Мишенька стоял в трусах, а Марат Васильев примерял его джинсы. Кретины, ничего не могут придумать!

Со мной еще такого не случалось: я не знал, куда пойти, чем заняться, слонялся по улице, потом по скверу. Несколько раз мне мерещилось, будто кто-то меня толкает в плечо и спрашивает: «Ты что, с ними расплевался? Как же ты будешь без телефонных разговоров?»

Молодая мама попросила меня побыть с ее малышкой — всего пять минут. Я согласился. Я неплохо провел время: учил малышку прыгать на одной ноге, делал вид, что смотрю на нее сердито, а она делала вид, что пугается: заходилась в смехе и в притворном испуге так, что можно было подумать, будто это не понарошку; но сразу же она просила: «Еще!» Мама застала нас за этой игрой и решила, что я всерьез девочку пугаю. Она ее подальше от меня увела и даже спасибо не сказала. А мне почему-то ужасно не хотелось расставаться с малышкой. «Ишь ты! — подумал я. — Разлучила». Я ушел из сквера. Шел быстро, по-деловому, как будто меня ждали неотложные дела.