Валентина Осеева - В школе и дома

Здание полустанка было небольшое, окрашенное в зеленый цвет, под железной крышей.

Со всех сторон оно было обнесено частоколом, выкрашенным в тот же зеленый цвет. С десяток приземистых яблонь в саду за оградой были сплошь усыпаны плодами. Под окнами ярко горели кусты «золотых шаров» — неизменных спутников осени.

В окно вагона видны были широкие, чуть подернутые дымкой поля; за ними вдаль уходила полоска леса с висящим над ней багровым солнцем. Через поле вилась узенькая пыльная тропка.

У станционной ограды, шевеля длинными ушами, вкусно похрустывала сеном гнедая лошадка, запряженная в простую крестьянскую телегу. Лошадка эта, как видно, и доставила единственных пассажиров на полустанок: высокую женщину, повязанную белым платком, и двух мальчуганов.

По небольшому, посыпанному щебнем перрону ходил худощавый, подвижной старик — дежурный по станции.

— Живей, живей усаживай ребят! — торопил он женщину. — Хватит уж, нацеловались!

Та, виновато глянув в сторону сурового старика, хотела было еще разок поцеловать старшего, но сдержалась и подтолкнула мальчика к вагону. Оглушительно загудел паровоз, внезапно нарушая глубокую осеннюю тишину.

Поднеся к глазам большую натруженную руку, мать смахнула слезу, блеснувшую на ее загорелой щеке. Не шевелясь, точно застыв на месте, провожала она глазами удаляющийся поезд.

Все громче постукивали и пели колеса. Мимо пролетали кочковатые луга, запаханное жнивье, облако пыли, поднятое стадом. Мальчики так и прилипли к оконному стеклу, разглядывали проносящиеся мимо, пока еще знакомые и близкие им места.

— Эй, мальчуганы, далеко едете? — обратился к ребятам седой старичок-лесовод. Маленький, сухонький, в очках, он говорил неожиданно громко, обращая на себя всеобщее внимание.

Заинтересовались ребятами и другие пассажиры: крупный, бритоголовый, с коротко подстриженными черными усами рабочий, внимательно перед окном читавший газету; молодая кругленькая колхозница-бригадир, направляющаяся на курсы; подтянутый военный, едущий домой в отпуск; старая, лет шестидесяти, женщина, не выпускавшая из рук большого узла.

Дети повернулись к пассажирам. Меньшой парнишка исподлобья глянул на лесовода.

— В Вильнюс, — застенчиво ответил старший. С виду ему было лет четырнадцать, но стеснялся он незнакомых, пожалуй, не меньше, чем его братишка.

— В Вильнюс? И малыш — тоже в Вильнюс? — удивился старик.

— Нет. В Вильнюс только я один… Петрюкас сойдет в Саргенай. Он меня провожает. — Старший мальчик говорил уже посмелее.

— И совсем не в Саргенай! — тоненьким голоском поправил его малыш. — Я до самых Пабаляй еду… вот!

— Вот тебе и «вот»! А как ты назад вернешься, Петрюк? От дому далеко… Серого волка не боишься? — поддразнивал мальчика старик.

— Петрюкас ведь пешком не пойдет, — серьезно объяснил старший. — В Пабаляй в восемь каунасский вечерний останавливается. Петрюкас с ним и вернется.

Волков оба мальчика пропустили, понятно, мимо ушей.

— А на билет деньги есть? — не переставал поддразнивать старик, которому малыш, очевидно, очень понравился.

Петрюкас снисходительно улыбнулся: старичок этот ничего не смыслит в поездах и мальчиках.

— Ему не нужно билета, — объяснил старший. По всему было видно, что он очень любил братишку и даже гордился им. — Все проводники и машинисты знают Петрюкаса…

— Все? — прикинулся удивленным старик. — Так-таки все до одного? Вы только подумайте!

За окном промелькнула будка стрелочника, пассажиры стали смотреть в окна. Старший мальчик, собравшийся было рассказать, как это Петрюкас подружился с железнодорожниками, замолчал.

— Саргенай… Может, выйдешь здесь? — забеспокоился он.

— Да не бойся, Винцас! Доберусь! — отозвался Петрюкас.

— Ладно. Только в Пабаляй не прозевай поезда, — согласился старший. Ему и самому, видно, хотелось побыть с Петрюкасом подольше.

— А женщина, та, что провожала вас, — это мама ваша? — сердито осведомилась женщина с узлами.

— Мама, — ответил старший.

— Вот отпускают детей одних… Еще попадет такой Петрюкас под колеса! — покачала она головой.

— Следующая станция — Пабаляй.