Витаутас Петкявичюс - Великий охотник Микас Пупкус

А мы хохотали, а мы со смеху покатывались. Мне так и вовсе пришлось бока придерживать, чтоб не лопнуть от хохота. Чюпкус прыгал от восторга и звонким лаем заливался, даже Лупкус улыбался, раздвинув свои лошадиные губы. Только медвежонка смех не брал, ни разу даже не кувыркнулся, несмышленыш.

Расправившись с врагами, Тупкус взмыл высоко в небо и как заклекочет, как закудахчет, как заухает.

То был победный Тупкусов клич!

С тех пор он больше никого не боялся и ни от кого не прятался — ни в воде, ни в траве, ни даже в подушках. Вот тогда-то к нам и вернулось хорошее настроение и веселье, которые мы совсем было растеряли в этой мрачной, продымленной Нейлонии.

— Хе, хе!

Катился, катился я, как камешек в Нямунасе, и к осени докатился до родных мест. Соседи давно считали меня погибшим. Не раз по мне поминки справляли, из голенищ залпами палили. Но я все равно вернулся домой, живой и здоровый. Люди глазам своим не верили, ведь за это время на моей родине три войны отгремели, пять восстаний пронеслось и два раза беспорядки заваривались. Деревенские приветствовали меня, поздравляли, целовали, толпами к нашему дому валили, шишку на моем носу давили, одежду щупали, все убедиться хотели, я ль перед ними стою или привидение в моей одежке и обувке, мою трубку курит и честному народу очки втирает…

Но и после того виденному не верили и о моих похождениях всевозможные легенды сочиняли.

Докатились эти россказни до самой столицы, до Вильнюса. И опять налетели корреспонденты, ученые понаехали. Фотографировали меня в рост, рисовали на коне сидящим, на камне лежащим, даже на голову вверх ногами ставили и все уговаривали:

— Улыбайся повеселее, постарайся получше выглядеть!

Как же, будешь тут хорошо выглядеть. Пока ощупывали да на все лады поворачивали, так меня намяли, так натерзали, не только на человека, на чучело не похож стал. Как тот лев из Нейлонии.

Наконец заставили на базарной площади с бочки речь перед народом сказать, потом охотничьи приключения для Академии Охоты описать, воспоминаниями заморскими увешать все заборы деревенские. А за то, что я приспособил бочку под жилье, Общество Улучшателей Жилищ меня своим почетным членом выбрало и вторую денежную премию присудило.

Еще через несколько дней я с помощью одного писакибумагомараки две книги сочинил и степень доктора охотничьих наук получил. Одна из книг называлась "Влияние магнитных свойств Чюпкусова брюха на земную ось и на ступицу таратайкиного колеса", вторая — "Королевское происхождение Тупкуса и его значение для производства охотничьей дроби". Хотел написать третью — "Разница между яйцом всмятку и стоптанными Лупкусовыми подковами", но непредвиденные события нарушили мои научные планы и нежданно-негаданно забросили меня в Африку.

А случилось так.

В тот день, когда я надумал отдать бурого медведя в литовский цирк, дома поднялся страшный переполох: Тупкус возмущался, клекотал и надувался, как индюк, Чюпкус объявил голодовку, Лупкус наотрез отказался соль лизать и стал лысым хвостом махать. Под нажимом друзей я вынужден был отступить. Отвел косолапого в хлев и временно поселил его вместе с нашей телушкой Двиле.

И представьте себе, мой бурый лесной приятель подружился с новой соседкой, да так, что через несколько дней Двиле не только перестала бодаться, но и поесть норовила с ним из одного корыта, из одной лоханки молоко хлебала, спать ложилась бок о бок на соломенной подстилке, даже сны с мишкой старалась одинаковые увидеть. Короче говоря, сдружились они — водой не разольешь, льдом не разморозишь, огнем не отпугнешь.

Пришла зима. Снег припорошил замерзшую грязь, мороз выбелил зайцам шкурки, старикам повесил под усами сосульки, маленьких деток запер в комнате, плотными узорами на окнах скрыл от них весь белый свет. И вот однажды, в холодное яркое утро, прибежала со двора мать и заголосила, стала руки ломать:

— Без молока остались… Пропала наша Двиле…

— Быть того не может, — оторвал я отяжелевшую голову от писанины.

— Ни твой медведь, ни моя телушка на ноги не поднимаются. Слегли оба.

Накинул я шубу, пошел в хлев. И правда, медведь в самом теплом углу приткнулся, носом в солому зарылся, лапу сосет и мирно сопит в усы заиндевевшие.