Марк Криницкий - Про Волчка

Остался Волчок победителем на кухне один, все углы обнюхал, понюхал еще раз и кисель да весь его и слопал, а там, небось, фунта три было. Брюхо у него раздулось, и он от скуки зевнул. Стали его кусать мухи, он и начал царапаться в наружную дверь. Слышит: за дверью говорят люди. Среди них он узнал голоса старика Трофимыча и Машуткиного отца. Что они говорили, — он не понял, потому что собаки все равно как и немцы, плохо понимают по-нашему.

А люди говорили вот что.

— Я отворю дверь, — сказал Машуткин отец, — а ты, Трофимыч, сразу накидывай ему на шею петлю и волоки его в сарай. А я схожу за милиционером, — тот его и застрелит из револьвера. А петлю затяни потуже.

— Я-то затяну, — сказал Трофимыч, — затяну хоть самому чорту.

Дверь открылась, и Волчок бросился на лестницу. Вдруг что-то сдавило ему шею, и он полетел куда-то вниз. Трофимыч его тащил, и он ударялся боками и спиной о каждую ступеньку лестницы. Тут уж Волчок ни о чем не думал, а только пищал.

На этом месте, товарищи, давай передышку сделаем. Спрошу я вас: хорошо сделала Машутка или плохо? — Плохо. Так ведь она это со страху сделала. А вы никогда не врали со страху? — То-то. Мало ли кто не ошибался. Плох не тот, кто ошибся. Ошибался всякий: на то и человек, чтобы ошибаться. А плох тот человек, который своей ошибки исправить не умеет. Вот теперь и посмотрим, как Машутка поправляла свою беду. Значит, слушайте.

Сидит Машутка у окна и видит, как Трофимыч Волчка на веревке по двору волочет. У того красные глаза на лоб вылезли, длинный язык где-то сбоку болтается, и сам он не идет, а больше на всех четырех лапах по земле едет. Швырнул Трофимыч Волчка в сарай и дверь большим колом снаружи припер. Смотрит Машутка на дверь сарая и знает, что лежит там избитый Волчок, и сейчас в него стрелять будут. И кажется Машутке, что печальные глаза Волчка смотрят на нее сквозь дверь прямо ей в сердце, и сердце у нее стучит, стучит… Сердце уж так неудобно устроено у человека, что оно не терпит неправды и начинает стучать:

— Стук, стук, человек, проснись: ты сделал неправду. Стук, стук, человек, я никогда не замолчу, человек! Я буду стучать днем, когда все люди говорят и ходят, и когда светло, и я буду стучать ночью, когда темно и все спят. Я буду бить, как молотом, и отдаваться в ушах, пока ты не проснешься, человек.

И Машутка испугалась своего сердца и закричала:

— Мама!

Но мама не могла ей помочь, потому что сердце у нас внутри.

Тогда Машутка слезла со стула и начала потихоньку прокрадываться к двери.

— Стук, стук! — говорило сердце. — Ничего, девочка, не бойся. Смелее шагайте, маленькие ноги, по дороге к правде. Нет ничего на свете лучше и краше правды. За правду стойте крепче все до единого, — даже до самой смерти.

И Машутка шла и все слушала, как стучит ее сердце.

— Теперь вниз по лестнице, — говорило сердце. — Стук, стук! По ступенькам вниз, стук!

А дальше Машутка и сама знала, что нужно делать. Никто не видел, как девочка мышкой прошмыгнула по двору к сараю, как ухватилась ручонками за толстый кол, как повалила его и вошла в сарай. Волчок сначала зарычал, а потом увидел, что это Машутка, и шевельнул хвостом.

Он лежал в углу, положив морду на лапу, и глаза его плакали от страха и обиды.

«Спасибо, — говорили его глаза, — что хоть ты пришла. Я всегда знал, что ты хорошая».

Но Машутка подсела к нему, обняла его руками за шею и сказала:

— Нет, нет, я дурная, Волчок. Это — сердце у меня хорошее, а сама я — дурная. Хуже меня нет на свете. Только теперь ты не пропадешь, Волчок, — нет, нет, — или мы пропадем вместе.

В это время за дверью голос Трофимыча сказал:

— Вишь, проклятый, даже кол своротил! Форменно сбесился.

И он опять привалил кол к двери. Волчок зарычал, сорвался с места и с хриплым лаем кинулся к порогу. Собака всегда должна кого-нибудь охранять, и сейчас Волчок был рад, что опять нашел себе работу — охранять девочку. Если-бы Машутке сказали раньше, что ее запрут в сарай вместе с бешеной собакой, которая искусала ее отца, да еще припрут дверь снаружи колом, она бы стала кричать изо всей силы, а то бы и с ума, кажись, сошла; а сейчас она только сидела и улыбалась, и никогда еще ей не было так хорошо. Она смотрела Волчку в глаза, а он ей. Он понимал, что девочка тоже попала в беду, и сердился. Он зевал, ворчал и отрывисто лаял: