Владислав Крапивин - Переулок капитана Лухманова

Старик попытался связаться с Чуком. «Чтобы тот расцвел от счастья, как актиния среди кораллов…» Чук не ответил ни по скайпу, ни по мобильнику.

— Ну ясно, — решил Константин Петрович. — Старый морской волк готовит «Фиту» к штормовым плаваниям. Ему не до болтовни… Дозвонюсь после полуночи…

— Константин Петрович, а у Егора привилась веснушка! «Фита»! — вспомнила Маша. — Вот! — Она взяла тощее мальчишечье запястье, показала старику Лиру.

Тот рассмотрел внимательно, покивал:

— Значит, из нашей команды человек…

— А давайте мы вам привьем такую же! — заторопилась Маша. — А то у всех у нас есть, а у вас нет!

— У меня есть. Вот! — Дядюшка Лир показал татуировку. — Ваши веснушки смоются через несколько дней, придется делать снова. А моя — на веки вечные. Как и у Чука… Мир, найди-ка в книге недалеко от конца стихи под названием «Сон»…

Мир нашел. Старик надтреснутым голосом прочитал стихотворение:

Маша захлопала, за ней и остальные…

Мир сказал, что попросит Зоечку Вертицкую сочинить на эти строчки романс.

— А если у нее не получится, сам сочиню…

В глубине души Мир ощущал, что стихи слабоваты, ученические какие-то. Особенно последняя сентиментальная строка: «И слезы счастия из глаз моих текли». Но все-таки это был Лухманов…

Потом еще шумно разговаривали и пили чай с твердыми баранками, похожими на маленькие спасательные круги. Только Егор Егоров помалкивал, но и он смотрел весело.

Мир рассказал, как недавно поспорил с завучем Еленой Викторовной.

— Она заявила, что «роман Брендбери „Вино из одуванчиков“ — алкогольная пропаганда. Я прочитала и поняла! Они там делают из этих цветов спиртные напитки!»

— По-моему, глупее этой тетеньки нет в нашей школе, — сказал Мак.

— Есть, — заметил Мир. — Барклай…

— Но он же не тетенька, — осторожно возразил Данька. — Он меня зовет в стрелковую команду.

— Третьеклассника? — удивилась Маша.

— Он говорит: «в порядке исключения»…

Затем Мир взял гитару и спел песенку, которую сочинила Зоечка Вертицкая. Про сапоги. Песенка была не морская, зато новая:

— Справедливое суждение, — оценил эти строчки Дядюшка Лир.

Потом разошлись, договорившись встретиться завтра в переулке Капитана Лухманова.

— Егор, ты знаешь, где это? — строго спросила Маша.

— Давным-давно знаю…

Вечером того же дня Мир и Мак снова приехали к Дядюшке Лиру.

Константин Петрович не удивился. Он сидел перед включенным компьютером и в свете экрана разглядывал книгу. Блестящие листы со старинными буквами казались новыми, лишь досадливо темнели обугленные уголки.

— Вот… — сказал старик Удальцов. — Связался я с Чуком, показал книгу. Он от радости помолодел на десять лет. Сказал, что отменит вечерние ремонтные работы и устроит с командой праздничный ужин… А еще мы решили, что сделаем с книги новые ксерокопии, переплетем, и будут «Морские рассказы» Лухманова у каждого из нас.

— Ура!.. — выдохнул Мак. — Егору тоже дадим, да?

— Само собой, — согласился старик Удальцов. — Ведь без него не было бы находки… Хороший парнишка, только немного странный…

— Он не странный… Просто жизнь такая, — объяснил Мак. И локтем толкнул брата: — Мир, скажи…

— Да! — встряхнулся Мирослав. — Константин Петрович… мы с Маком решили спросить… насчет «Фиты»… На ней еще есть место, которое было для меня? Или уже занято?

— М-м… Я не знаю. А что, вы передумали?

— Мы передумали не для себя, — скованно сказал Мир. — Мы про Егора Егорова. — Вот человек, который по правде не может без парусов…

— Чего доброго, пустит на паруса казенные простыни, — добавил Мак. — И угонит лагерные яхты куда-нибудь в Сингапур…

Константин Петрович Удальцов не стал говорить много. Он поскреб желтым от табака пальцем татуировку со знаком «Фиты» и пообещал:

— Поговорю с капитаном Чуком. Вдруг что-нибудь получится…

Забегая вперед, можно сказать, что получилось. В августе открылось Егору Егорову большое море. И были у Егора белые паруса, брызжущая навстречу синева и шипучие от пены рейсы вдоль черноморских берегов…

Здесь можно было бы закончить эту историю. Но есть еще один эпизод — он просится в отдельную главу. О преподавателе, по прозвищу Барклай, и Даньке Заборове, который верил в приметы.