Николай Шундик - На Севере дальнем

Увлеченный своими мыслями, Экэчо не выпускал из рук трубку, не замечал, что жирник коптит.

У яранги послышались чьи-то шаги.

— Это ты, Тавыль? — спросил Экэчо.

Ему никто не ответил. Экэчо насторожился. Немного подумав, он зажег кончик палочки, которой обычно поправлял жирник, поднял чоыргин полога кверху и вдруг увидел учительницу.

Нина Ивановна неловко забралась в полог.

Экэчо потеснился, с нескрываемой насмешкой уставился в лицо учительнице: ну что, мол, как тебе понравилось мое жилище?

Нина Ивановна внимательно осмотрела полог. Был он тесный и грязный. Резкий перегар нерпичьего жира, кислый запах прелых шкур и еще какие-то ей незнакомые запахи затрудняли дыхание. «Вот он, уголок старой Чукотки», — грустно подумала девушка.

— Я пришла поговорить о Тавыле, — наконец сказала она.

Экэчо знал русский язык довольно хорошо, понимать учительницу ему было нетрудно. «Старой, хитрой лисой надо быть», — мысленно повторил он себе.

— О сыне моем говорить пришла? Это хорошо, шибко хорошо,— насколько мог миролюбиво отозвался Экэчо.

— Покажи мне, пожалуйста, место, где выполняет свои домашние задания Тавыль.

Экэчо непонимающе замигал глазами.

— Какое такое место? — почти ласково спросил он.

— Ну, столик какой-нибудь или что-нибудь другое, на чем пишет Тавыль, — с трудом скрывая свою неприязнь к Экэчо, сказала учительница.

— А вот так, как ты, на шкуру сядет, книги на колени положит, на книги тетрадки положит и пишет, — с прежней ласковостью, за которой явственно слышалась издевка, ответил Экэчо.

— Скажи, Экэчо, столик ты можешь ему сделать?.. И потом, здесь очень темно. Жирник надо заменить лампой.

— Какой такой столик? Какая такая лампа? — притворно удивился Экэчо. — Я чукча, жилище у меня, как у чукчи, предметы у меня в жилище, как у чукчи. Так прадед мой жил, так дед мой жил, так я живу, так Тавыль жить будет!

Рот Экэчо по-прежнему улыбался, но колючий взгляд холодных глаз его как бы спрашивал: «Ну что, нравятся тебе слова мои?»

Нина Ивановна со спокойствием, бесившим Экэчо, выдержала его взгляд и сказала:

— Тавыль будет жить так, как будет жить его народ... А еще хочу сказать, что теперь я к тебе часто ходить стану. Хочу помочь Тавылю. Слыхала я, что ты обижаешь его, даже бьешь. Советский закон не разрешает так поступать. Если это и дальше будет продолжаться, мы так сделаем, что ты не будешь отцом Тавыля. Под суд тебя отдадим.

— Как так не буду отцом своего сына? — изумился Экэчо.

Лицо его потемнело. Нина Ивановна ждала, что он сейчас накричит на нее. Но Экэчо закрыл глаза, посидел неподвижно, затем неожиданно спокойно сказал:

— Пусть будет так. Пусть я не буду отцом моего сына. Но тогда пойдет весть от стойбища к стойбищу: «Русские отнимают у чукчей детей. Спасайте, скорее спасайте своих детей! Увозите в тундру своих детей!..»

Нина Ивановна на мгновение растерялась: «Не слишком ли я круто повела с ним разговор? Надо посоветоваться с директором школы: он давно здесь живет, он умный и опытный человек».

— Ну, значит, так. Теперь я буду часто приходить к тебе. К следующему моему приходу столик Тавылю сделай, — еще раз предупредила она.

Когда Нина Ивановна ушла, Экэчо долго сидел неподвижно, думая о том, что учительница, пожалуй, действительно не оставит его в покое.

А Нина Ивановна в это время разговаривала с директором школы. Когда она рассказала о своей беседе с Экэчо, Виктор Сергеевич подумал немного и заметил:

— Ну что ж, в принципе ваш разговор был верный, хотя на первый раз резковатый. А вот то, что вы с первого дня с головой окунулись в свою работу, меня очень радует. Вы правильно понимаете: учеников своих невозможно изучить как следует, если не будешь хорошо знать их родителей, их домашние условия. В Тавыле можно очень ошибиться, если не знать его отца. А Тавыль не такой уж плохой мальчик, как кажется на первый взгляд.

— Да, я решила серьезно заняться этим мальчиком. Надо как-то привести его в порядок... вот хотя бы срезать косички эти...

— С косичками пока подождите, — скупо улыбнулся директор.— Носит он их по требованию Экэчо: это, видите ли, оберегает мальчика от злых духов, от злого начала. Разрешил я носить эти косички не потому, чтобы угодить Экэчо, а потому, что приходят к нам из тундры мальчики иногда с такими же вот косичками, и родители их, честные колхозники-оленеводы, просят оставить косички в покое, чтобы не случилось с их детьми какого-нибудь несчастья. Состриги косички у Тавыля — и тут же, на второй день, к нам приедут за объяснениями из тундры взволнованные, перепуганные родители, отцы и матери только что поступивших в школу ребят.