Николай Шундик - На Севере дальнем

Докопавшись до кустов, Кэукай ясно определил ход течения ручья. И то, что он обнаружил, очень взволновало его. «Так и есть, — подумал Кэукай, — мы шли совсем в обратную сторону».

К Кэукаю подошла Нина Ивановна.

— Ну что, как у нас дела? — спросила она.

Кэукай внимательно посмотрел ей в глаза и, вздохнув, сказал:

— Теперь хорошо. Теперь совсем хорошо. Только вот сейчас надо как можно быстрее идти к поселку. А где поселок, нам уже найти нетрудно.

У Кэукая было такое ощущение, будто он неожиданно обнаружил, что занес ногу над пропастью и ему удалось быстро отступить назад.

— Итак, ребята, на лыжи! — громко сказала учительница. — Кэукай говорит, что нужно торопиться. Кто себя чувствует плохо?

— Чувствуем себя хорошо! — немного охрипшим голосом за всех ответил Петя.

— Кэукай, иди впереди, я пойду последней, — приказала Нина Ивановна. — У кого что-нибудь будет неладно, немедленно сообщайте.

Лыжники тронулись в путь. Теперь Кэукай шел уверенно, не бросаясь из стороны в сторону, следя за тем, чтобы снежные заструги были пересечены поперек. Уверенность его передавалась и другим лыжникам.

Когда они подходили к поселку, туман стал рассеиваться.

— Смотрите, огонь! — закричал кто-то из ребят.

Лыжники остановились. Прямо перед ними действительно, чуть-чуть колеблясь, горел огонь, похожий на костер.

— Это для нас зажгли большой факел, — объяснил Кэукай.

Сразу всем стало так весело, что идти молча уже никто не мог. Ребята громко переговаривались, шутили, смеялись, кто-то даже попытался запеть песню. В морозной тишине голоса их звучали гулко, уходили далеко.

— Поберегите горло! — предупредила Нина Ивановна, хотя ей тоже хотелось и шутить, и смеяться, и даже петь.

Разбуженные шумом приближающихся лыжников, в поселке громко завыли собаки.

— Гок! Гок! — закричал Эттай, воображая себя пастухом, а всех остальных ребят — стадом оленей.

— А ну, кто кого перегонит! — крикнула Нина Ивановна.

Не чувствуя усталости, ребята, как настоящие лыжники, до предела ускорили свой бег, вырываясь к финишу.

Тавыль, положив на колени дощечку, которая служила ему столом, выполнял домашнее задание по арифметике. Временами он нет-нет да и поглядывал на отца, тяжело вздыхая.

Экэчо чувствовал, что на душе у Тавыля что-то неладное, но ему было сейчас не до него. Однако, поймав на себе странный взгляд сына, он не выдержал и спросил:

— Чего на меня так смотришь, как будто первый раз в жизни увидел?

Тавыль втянул голову в плечи и, чуть отодвинувшись от отца, спросил, в свою очередь:

— Зачем ты ездил на своих собаках в сторону приманок комсомольской бригады?

Экэчо от изумления открыл рот, хотел что-то сказать, но не нашелся.

— Да, да. Ты туда ездил, — чувствуя, что у него пересохло во рту, еле слышно промолвил Тавыль. — Я же знаю, что у твоей нарты разные полозья — один шире, другой уже...

«Разные полозья! Один шире, другой уже!» — пронеслось в голове Экэчо. Он глянул на сына, замахнулся алыком. Багровое пламя жирника замигало и едва не потухло. Но Экэчо тут же опустил руку, закурил трубку и как можно спокойнее сказал:

— Почему твоя нерпичья голова думает, что только у моей нарты могут быть разные полозья?

От этих слов Тавылю как-то вдруг стало легче, словно с его плеч свалился камень.

«Действительно, почему я решил, что только у отца может быть нарта с разными полозьями?» — мысленно спросил он себя. Мальчику очень не хотелось думать, что отец его может оказаться вором.

Слова Тавыля о нарте перепугали Экэчо:

«Если Тавыль заметил это, значит, и другие могли заметить. Ай-я-яй! Как глупый заяц, следы оставляю, для всех следы оставляю. Следователь снова приедет, о следах спрашивать будет, на нарту посмотрит...»

Выполнив домашнее задание, Тавыль ушел к друзьям. А Экэчо, взяв несколько свечей, вылез из полога в шатер яранги, втащил нарту и поспешно стал разбирать ее. Подогрев полоз на костре, он привычно укрепил его в деревянных тисках и принялся строгать рубанком. За этим занятием и застал его Тавыль. Исчезнувшее подозрение снова вспыхнуло в мальчике.

«Делает так, чтобы оба полоза одинаковыми были, — подумал он. — Значит, это все-таки он на приманки комсомольской бригады ездил».

— Чего так смотришь? Иди, помогать будешь, — как можно добродушнее сказал Экэчо и прошел мимо сына, чтобы прикрыть вход в ярангу от любопытных глаз.

— Помогать? Не буду помогать! Не буду, не буду помогать человеку, который... — Тавыль не мог выговорить страшного слова.