Николай Шундик - На Севере дальнем

Не успел уйти Кэмби, как в ярангу явился шаман Мэнгылю. Забравшись в полог, он закурил трубку и, пристально глядя в измученное лицо Ринтынэ, спросил:

— Волнуешься за мужа? — и, не дождавшись ответа, добавил: — Да, однако, беда с ним вполне может случиться. Не любил меня Кэргын. Он всегда против меня зло, как собаку на цепи, держал. Теперь я не могу помочь ему в беде. Пробовал, но духи на это не соглашаются.

Чочой прислушивался к голосу шамана, и ему чудилось, что страшный сон продолжается. Вот сейчас повернется к нему шаман и скажет: «Пришел тебе глаз выколоть. Я одноглазый, и ты будешь одноглазый».

Но шаман даже не замечал Чочоя.

Ринтынэ, опустив голову, молчала. Ее рано постаревшее от болезни и недоедания лицо с глубоко запавшими глазами было неподвижно.

— Позавчера с Экэчо встречался в проливе. О Вияль и ее муже Таграте брат рассказывал кое-что, — неожиданно сообщил шаман.

Ринтынэ встрепенулась. Встав на колени и судорожно комкая худыми руками упавшие на грудь тяжелые черные косы, она спросила:

— Ты имеешь вести о моей сестре? Говори, скорее говори, что ты знаешь о ней!..

Мэнгылю глубоко затянулся из трубки, закашлялся. Ринтынэ крепко сжала в руках свои косы и, не сводя с шамана умоляющего взгляда, напряженно ждала, когда же он заговорит снова. А Мэнгылю все кашлял, и кашлял, и кашлял...

«Вот, раскашлялся из-за своей вонючей трубки!» — с неприязнью подумал Чочой и вдруг испугался: не узнает ли шаман его мыслей?

— Плохие вести сообщил Экэчо о сестре твоей, — наконец снова заговорил Мэнгылю. — От голода почти при смерти лежит она в яранге. Был у нее сын, ты уже знаешь. Так вот, мальчик с месяц тому назад умер...

Ринтынэ посмотрела в лицо шамана долгим взглядом, а затем воскликнула с горестным недоумением:

— Почему такое горе в семье нашей?! Я думала, что хоть сестре моей хорошо живется. Доходили же такие вести сюда, что хорошо живут люди там, на родной земле...

— Твоя родная земля давно уже здесь, — назидательно сказал шаман.— А вести о хорошей жизни на том берегу лживые, не следует верить им. Голод на том берегу, болезни на том берегу... А еще забыл сказать тебе: муж сестры твоей, Таграт, бросил твою больную сестру и ушел к какой-то другой женщине. Один Экэчо старается спасти Вияль. Жалеет она теперь, что не стала его женой.

Ринтынэ снова вскинула глаза на Мэнгылю. На мгновение в темной глубине их мелькнул далекий огонек недоверия. Мэнгылю это заметил:

— Мысли твои я понял сейчас. Не веришь словам моим. Враждебный дух отца твоего Ако живет в тебе. От Ако на всех родичей твоих зло пошло. Вот почему горе вселилось во всех людей из вашего рода.

Вглядываясь в одноглазое морщинистое лицо шамана, расписанное черными линиями татуировки, Чочой все плотнее и плотнее прижимался к плечу матери. Он ждал, с нетерпением ждал, когда уйдет шаман из яранги.

Наконец Мэнгылю ушел. Чочой прислушался к его удаляющимся шагам и сказал вполголоса:

— А ты, мама, не верь ему. Дядя Гоомо всегда называет Мэнгылю лгущим человеком.

Ринтынэ слабо улыбнулась сыну, дотронулась рукой до его головы с черными жесткими волосами:

— Большой ты у меня уже становишься. Не боишься такое о шамане говорить?

— Дядя Гоомо не боится, и я не хочу бояться! — уже громче и смелее сказал Чочой. — Я хочу быть таким, как отец, как дядя Гоомо.

— Как отец... — вздохнула Ринтынэ и вяло потянулась к недоконченным торбазам, которые шила для мужа.

Чочой съел оставшийся от завтрака кусок лепешки, быстро оделся и вышел на улицу.

Поселок Кэймид почти весь был завален сугробами. Ветер утих совсем. Из труб домов, из верхушек чукотских яранг и эскимосских хижин ровными столбами поднимался к небу синеватый дым. У фактории Кэмби толпились люди. Чочой жадно всматривался в них еще издали, надеясь увидеть отца. Но здесь его не было. Мальчик посмотрел в ту сторону, где должно было находиться оленье стадо. Но и стада он не увидел. Там было пусто. «Наверное, угнали стадо за перевал», — подумал Чочой, не решаясь отправиться в такой далекий путь.

Чочой пошел вдоль поселка. У небольшой хижины, почти совсем заваленной снегом, он встретил своего друга Тома — сынишку инвалида-негра. Том был в рваной оленьей дошке и в истоптанных торбазах. Его худенькое, всегда улыбающееся лицо с ослепительно белыми зубами, с черными живыми глазами сейчас казалось растерянным. Мальчик тревожно поглядывал в сторону соседнего дома.

— Том, ты не знаешь, где сегодня должно находиться стадо оленей? — грустно спросил Чочой.