Михаил Коршунов - Бульвар под ливнем (Музыканты)

Павлик подошел. Ничего не понимает. Андрей усмехнулся, протянул ему руку.

— Все в порядке, Дед. Не волнуйся.

Кира Викторовна побежала в раздевалку. Она сегодня торопится: в Большом театре премьера, выступает ее муж Григорий Перестиани. Он солист балета. Надела шубу и снова побежала — теперь к выходу из школы. По пути положила на стол коменданту ключ от директорского кабинета.

— Выпустите Брагина, когда приедет Всеволод Николаевич.

— Под замком?.. — спросила комендант, не поднимая головы. Она еще что-то сказала, но Киры Викторовны уже не было в школе.

Татьяна Ивановна раскладывала пасьянс. На этот раз «могилу Наполеона». А этажом ниже, а именно в полуподвале, в нотной библиотеке, сидел ее друг Гусев и рассматривал сквозь увеличительное стекло фотокопию с тетради Бетховена, на которой было написано «Гейлигенштадт». Название города. В нем жил и работал Бетховен. Только сегодня днем Гусев появился в школе с этой фотокопией. Подлинник хранился в Москве. Тетрадь потом исчезла. Где была — неизвестно. Ее нашли в одном архиве после революции. Совершенно случайно. Гусев решил взяться за эту тетрадь: вдруг по ходу изучения что-нибудь выяснится интересное из ее прошлого, что-нибудь таинственное. Татьяне Ивановне он показывал следы воска от свечей и совершенно неразборчивые точки и черточки: они должны были обозначать ноты. Конечно, подумала Татьяна Ивановна, можно было бы забрать у Гусева увеличительное стекло и разбираться в своей «картинной галерее» и «могиле Наполеона», но Гусев занимается наукой, и его нельзя лишать технических средств. Он объяснил Татьяне Ивановне, что Бетховен стремился так же быстро записывать музыку, как она звучала у него в голове. Гусев прочитал об этом в одной книге. Он бетховенист и должен прочитать все о Бетховене. Не сразу, конечно, постепенно. В течение своей жизни. Гусева не надо держать под замком в кабинете директора, чтобы он работал. Гусев не такой человек. Он сам работает.

В студии звукозаписи, в комнате для прослушивания, сидела Чибис. Горела низкая рабочая лампа, но Чибис сидела в стороне, и свет лампы едва до нее дотягивался.

В аппаратной у Сим Симыча вращался большой студийный магнитофон. Тонкая магнитная лента медленно проходила через звукосниматель и наматывалась на пустой диск. На рабочем столе были разложены инструменты, баночки со специальным клеем, пустые коробки из-под пленки. Контрольный динамик был выключен. Сим Симыч запустил магнитофон, а сам, очевидно, ушел к Ипполиту Васильевичу. Он любит поговорить со стариком и попить с ним кофе. Кофе он заваривал сам. Для этого у него была медная кастрюлька, которую он называл «турочка». Сим Симыча часто видели в коридоре с этой кастрюлькой.

С Ипполитом Васильевичем они разговаривали о композиторах, о некоторых современных течениях в симфонической и камерной музыке. Допустим ли новый звуковой пейзаж, когда запускают на магнитофонах два ролика с одинаковой музыкой в прямом и обратном направлениях и получают особую магнитофонную полифонию или вводят в музыку различные посторонние шумы. Сим Симыч и старик Беленький сходились на том, что основным при любых условиях всегда остается «диалектика души», а не «диалектика звуковых сигнализаций».

Чибис сидела в студии. Она хотела так сидеть в темноте, чтобы свет рабочей лампы едва до нее дотягивался.

Андрей открыл звуконепроницаемую дверь, и навстречу ему рванулся орган на высоких чистых и прозрачных регистрах. Чибис сидела потерянная, несчастная. Руки сложила на коленях, голову опустила так низко, что подбородком касалась груди.

Андрей относился к Оле не то чтобы сдержанно, а скорее пренебрежительно, он не мог этого скрыть и не пытался, хотя и понимал, что несправедлив, что она беззащитна. Но ее беззащитность раздражала еще больше. Даже ее руки в варежках его раздражали. И этот орган, который она сейчас слушала, спрятавшись в темноту, не доверяя себе и своим силам. Так, во всяком случае, она действовала на Андрея теперь.

— Ты чего? — спросил Андрей.

Чибис смутилась. Она всегда смущалась, когда видела Андрея, когда ей надо было с ним заговорить.

— Чего ты хотела?

Орган переключился с высоких регистров на низкие, протяжные и медленно затих где-то на дне больших труб.

— Я никогда не буду так играть, — сказала Чибис. Слова эти она сказала помимо воли, не могла их удержать в себе.

— И это все? — Андрей постоял немного, потом повернулся и вышел из студии.