Борис Котельников - Балтийская легенда

В тревожном сне увидел мать. «Не уезжай, останься с нами, Арсюша», — уговаривала она. Нефеда Лобадина со знаменем… Броненосец «Князь Потемкин-Таврический» на одесском рейде… Вдруг юноша очутился на вокзале. В руках посылка. Ее хочет отнять жандарм. Они бегут куда-то, потом выхватывают револьверы и одновременно стреляют друг в друга. Жандарм исчезает, а Коптюх чувствует боль в левом, раненом плече…

— Вставайте. Слышите, вставайте!

Коптюх открывает глаза. Над ним склонился унтер-офицер тюремной охраны и, покашливая в кулак, трясет за плечо.

В час ночи 5 августа азовцев в последний раз ввели в зал судебного заседания. Председательствующий зачитал приговор: восемнадцать человек осуждались на смертную казнь, двенадцать — на каторгу сроком от двадцати до шести лет, тринадцать — в дисциплинарные батальоны и тюрьмы, пятнадцать наказывались в дисциплинарном порядке.

Приговоренным к смертной казни дали полчаса на составление завещаний. Когда осужденные со связанными руками вышли во двор тюрьмы, они запели революционную песню. Тюрьма не спала. Мрачные своды темницы огласились криками протеста.

Приговоренных привели в губернаторский сад. Здесь их в ряд привязали к канату, протянутому меж деревьями.

В темноте молча замерла спешенная третья сотня 27-го Донского казачьего полка. На ее долю выпал черный жребий.

…Наступила глухая тишина. Ее нарушил твердый голос Дмитрия Григорьева:

— Казаки, цельтесь в нас лучше. Тому, кто будет в меня стрелять и поразит наповал, я завещаю серебряные часы. Они у господина полицмейстера.

— Молчать! — закричал жандармский ротмистр.

— Прощайте, товарищи! — Азовцы еще теснее прижались друг к другу. — Помните: мы умираем за народ!..

Залп. Второй…

С деревьев с шумом поднялись испуганные галки и черной тучей унеслись прочь.

Тела казненных спешно погрузили на телеги, прикрыли рогожами. Под усиленной охраной процессия двинулась к порту. Когда спускались по узенькой улочке, в окне стоявшего на откосе дома мелькнула чья-то рука, и солдат-возница увидел, как на подводу упали алые гвоздики. Он отвел глаза, словно ничего не заметил. В порту на пирсе уже стояли ящики. В них уложили трупы, сунули в каждый ящик по куску железа для тяжести, забили крышки, и скорбный груз поместили на баржу.

На полпути к острову Нарген тела героев предали морю. Оно приняло их ласково, как родных детей, убаюкивая легким шелестом волн.

Солнце пламенело над Финским заливом. В городе заговорили заводские гудки. Они звучали необычно протяжно и скорбно. То пролетарии Таллина прощались со своими братьями азовцами, павшими от рук царских палачей.

Собирая материал о восстании на «Памяти Азова», я не раз сталкивался с легендой о серебряных часах расстрелянного матроса.

В Государственной библиотеке Эстонской ССР мне попалась изданная в 1917 году в Таллине брошюра «Восстание и казнь моряков с «Памяти Азова». Ее автор, матрос И. А. Шабалин, утверждает, что перед казнью Арсений Коптюх будто бы завещал свои часы казаку, который с одного выстрела поразит его наповал.

Потом один эстонский товарищ поведал мне эту историю в другом варианте. Он помнил, что после памятных событий 1906 года в Таллине долгое время шли разговоры про казака, под хмелем бахвалившегося часами, полученными «от самого матросского атамана», которому он во время казни попал прямо в сердце. Были люди, уверявшие, что видели эти часы. Имени того казака никто не помнил. Однажды утром, рассказывали, на глухой улочке нашли его избитым до полусмерти. На крышке злополучных часов кто-то нацарапал по-русски: «Иуда». После этого случая в городе казака уже не видели. Ходил слух, что начальство поспешило не то демобилизовать его, не то перевести в другой полк.

«Но, как говорится, нет дыма без огня. В Центральном военно-морском архиве в Ленинграде мне попался документ, которому нельзя не верить.

Среди бумаг дела № 1 канцелярии крейсера «Память Азова» за 1906 год оказалась подшитой опись вещей, завещанных родным приговоренными к расстрелу моряками. Подписан документ полицмейстером Цицерошиным. В списке указывается, что Дмитрий Григорьев просит переслать оставшиеся у него 25 рублей отцу — Григорию Макаровичу Григорьеву по адресу: станция Торбино Николаевской железной дороги, деревня Под-жилье. И тут же: «Серебряные часы, которые сданы в тюрьме, переданы будут казаку, который его расстреливал, по личному желанию».