Иштван Фекете - 21 день

В тот день мне и в голову не пришло посетить свою «библиотеку»: я был полон заманчивых надежд, которые мне сулил таинственный чердачный мир, а кроме того, меня волновали возможно созревшие абрикосы и долгое отсутствие родителей, обрекавших меня на голод. О полученном табеле я уже успел забыть, к тому же отцу были известны мои отметки, ему сообщил наш учитель, с которым они были в конечном счете сослуживцами.

Я остановился на крыльце, потому что после сумрачного чердака двор оказался залит таким ярким полуденным сиянием, что я, как филин, подслеповато заморгал глазами. И тут я услышал стук нашей повозки, не менее знакомый, чем отцовский голос, и, позабыв о недозрелых абрикосах, ворвался в кухню, точно чердак занялся пожаром.

— Едут! — закричал я с порога.

— Небось и мы не глухие, — сказала тетушка Кати. — Шел бы лучше руки мыть…

После обеда мы с бабушкой легли вздремнуть, то есть бабушка спала, шумно посапывая, а я охотился за мухой, обосновавшейся на печке над самой моей головой. Время от времени муха усаживалась мне на нос, и стоило пошевелиться, как она тотчас улетала, а затем опять появлялась на печке, чтобы чуть погодя вновь пристроиться на моем носу.

Наконец мне удалось прихлопнуть ее шапкой, но шум разбудил бабушку:

— Ты что-то сказал, милый?

— А? — позевывая спросил я тоном человека, который только что проснулся. — Ничего я не говорил, бабушка, я спал.

— Наверное, мне приснилось, — размышляла она вслух. — А вот какой сон снился — убей, не помню!

— Бабушка, можно я встану?

— Куда торопиться, сынок, отдыхай, сил набирайся… Конечно, если тебе надоело все время со старухой находиться…

«Беда! — подумал я. — Наверняка у нее уже глаза на мокром месте…»

— Что вы, бабушка, ни чуточки не надоело! Просто мне не спится.

— Состаришься, так и ты приучишься сон ценить… Да-а, милый мой, старость — не радость…

«Ах ты, господи, — томился я, — да кончится ли он когда-нибудь, этот длинный день!»

— Бабушка, а правда, что из всех ваших детей у моего папы был самый красивый почерк?

Старушка помолчала с минуту, словно человек, который из медленно движущейся повозки вывалился на обочину и теперь приходит в себя, отвлекаясь от предыдущих мыслей и настраиваясь на новые.

— У твоего отца, говоришь?

— Да.

— У отца твоего и сейчас дивный почерк, но самый что ни на есть красивый — ну чисто бисер нанизанный! — это у твоей тети Луйзи. Ведь ты видел ее письма.

— Писем я не видел, бабушка, только надпись на конверте…

— Оно и не положено, милый, чужие письма читать. Это тяжкая провинность, за нее и по закону наказывают.

— А разве закон не за все провинности наказывает?

Бабушка какое-то время медлила с ответом, а затем вывернулась привычным способом:

— Это не детского ума дело!

— Бабушка, а Петеру жеребенок ногу отдавил. Он даже на экзамен не явился.

Старушка опять помолчала, переваривая новую мысль, которую хитрый внук подбросил ей специально, чтобы она не сердилась. Если бабушка уклонялась от какого-либо каверзного вопроса этой привычной фразой, она, как правило, уже бывала рассержена. А я прекрасно знал, что она любит моего дружка Петера, у которого с ногой все было в порядке, и табель с одними только отличными оценками он собственноручно нес домой со школьного праздника.

— Вот ведь незадача!.. Компресс приложить надо, и к утру как рукой снимет.

— Пойду скажу ему, — вскочил я с дивана. — Скажу, что бабушка, мол, советует…

— Тряпку надо смочить в стоялой воде и сухим бинтом привязать, чтобы лучше припарило.

— Все так и передам, — я зевнул и вышел из комнаты, ощущая на спине недоверчивый бабушкин взгляд: к чему так спешить с лекарскими советами?.. Но я уже успел выскочить на террасу, которую тетка Луйзи упорно называла «галереей».

Кучер, дядюшка Пишта, как раз выводил лошадей из конюшни, и это зрелище наполнило мою душу ощущением радости и раздолья.

Отец собирается ехать куда-то, — мелькнула мысль, и я тотчас прошмыгнул обратно в кухню, чтобы ему не вздумалось прихватить меня с собой. Наши совместные поездки никогда не доводили до добра, хотя я очень любил кататься на лошадях. Любил конский запах, словоохотливый перестук колес, простор родного края, плывущие по небу облака… Любил уютно пригреться на сидении и следить, как бегут навстречу придорожные деревья, и чувствовать, как теснятся в голове разные мысли, — я все любил, кроме одного: вопросов отца, который пользовался случаем проэкзаменовать меня по географии и арифметике.