Иштван Фекете - 21 день

Незнакомец постарше грел руки у огня, а когда парень скрылся за повозкой, взглянул на другого своего спутника.

— Лошадей надо выпрячь, ежели они не продаются…

Дуло ружья поднялось кверху.

— Стой, не то убью! — яростно прохрипел хозяин повозки, и наступила тишина, исполненная столь глубокого напряжения, что даже слабое подрагивание парусины казалось нестерпимым шумом.

Лицо парня дрогнуло. Прикрывая страх какой-то отчаянной удалью, он шевельнулся было, чтобы выполнить повеление старшего, но вдруг остановился как вкопанный.

Из тени впереди повозки вышел худой, седоволосый старик. Остановившись в кругу света, он окинул взглядом повозку, взглянул на обоих людей у костра и тихо проговорил:

— Ступайте прочь.

Парень с облегчением вздохнул, но тот, что постарше, не торопился подчиниться приказу.

— Я было подумал…

Старик даже не взглянул в его сторону.

— Сказано вам — ступайте прочь…

И он направился к повозке. А парни со своим вожаком скрылись в темноте.

— Видать, я подоспел аккурат вовремя. Ружье можно спрятать, ведь мы вроде бы знакомы…

Сидевший в повозке человек отложил ружье в сторону, соскочил на землю и протянул старику руку, хотя уголки рта у него все еще подрагивали.

— Мы встречались в конторе…

— Верно. Ваша милость — новый мельник. — Старик пожал протянутую ему руку. — Ребята, видать, выпили лишку. Вот я ужо с ними потолкую.

— Да, эти лошади могли дорого обойтись им…

— Забудьте об этом. Мое имя — Петер. А еще и так кличут: старый Петер.

— Стало быть, это и есть Ценде? — спросил мельник.

— Оно самое.

Лицо мельника смягчилось.

— Иди сюда, Мари, погрейся, — обернувшись к повозке, позвал он жену, и опять обратился к старику: — Тогда мне велено вам кое-что передать.

— Я так и думал…

— «На лошади пашут, да рот ей не завяжут», — вот и все слова.

— Не завяжут — это уж точно!

— И вовек не завязать! Дай-ка фляжку, Мари, и подстилку какую-нибудь…

Женщина подает из-под полога фляжку и грубой шерсти одеяло, а затем и сама выбирается наружу. Она все еще дрожит, и лицо у нее совсем бледное.

— Никак, перепугались, ваша милость? Ничего, раз в жизни случается. Но только один-разъединственный раз! А потом хоть шелковые платки расстилайте на мельничной плотине. Ежели ветер не унесет, то никто другой к ним не притронется.

Люди мирно сидят на шерстяной подстилке, жарко пылает костер, ветер, глубоко вздохнув напоследок, уснул в кроне Тополя, и лишь Бузина время от времени тихонько шепчет что-то.

— Мельница новая, — говорит старик. — Жить вам на ней и трудиться до самой глубокой старости.

— А каков здешний управитель?

— С ним можно ладить. Конечно, ежели какой работник провинится, он и накричит, а под горячую руку и стукнуть может — не без того. Однако же расплачивается как положено, вина попросишь — и вина даст… Скотину в наших краях не угоняют. Цыгане как-то раз попробовали…

— Значит, не слишком придирчивый этот управитель? — допытывается мельник.

— Нет. Но на хорошую мучицу, должно быть, рассчитывает.

— Коли рассчитывает, так и получит.

— Ну, а ежели хозяйка к престольному празднику гуся пошлет пожирнее…

— Чего ж не послать! — кивает женщина. — И не одного, а двух гусей можно…

— А больше ничего и не требуется.

— Со святыми отцами как уживаетесь? — продолжал выспрашивать мельник.

— Нам приходится дело иметь только с ихним управителем. Ну, на рождество, на пасху да на престольный праздник, знамо дело, ходим к службе. Вам тоже по этим дням надобно в храме показываться…

— Уж конечно, — подтвердила женщина.

— Ну, а большего с вас и не спросят.

С лица женщины уже сошла неестественная бледность.

— Благослови вас бог, дядюшка Петер! — облегченно вздыхает она. — Не подоспей вы вовремя…

— Я вас у мельницы поджидал… Почему вы тут застряли…

— Колесо расшаталось. Не остановись мы, повозка могла опрокинуться. Да и дорогу я плохо знаю… а у нас дите малое…

Старик внимательно всматривается в темноту, словно увидел или услышал кого-то.

— Должно быть, старый Ферко, — поясняет он и негромко зовет: — Дядюшка Ферко!

Зашуршала трава, и из-за Бузины вынырнула какая-то фигура. Человек медленно приближался, опираясь на длинный пастуший посох, украшенный резной головой барана. И вот у костра остановился дряхлый старец с длинными седыми волосами, одетый в лапти и крестьянские порты. Его водянистые глаза невидяще уставились на огонь, а затем поочередно остановились на каждом из троих, сидящих у костра.