Иштван Фекете - 21 день

Старик взял в руки посох и принялся ворошить им траву.

Доброе было пастбище, но кукурузу сеять выгоднее. Какой маленькой отсюда кажется колокольня. А село разрослось в три раза, краше стало и лучше, чем в прежние времена. Шутка сказать: три школы, три доктора на селе, и дифтеритом детишки болеть перестали…

Старик обводит взглядом дальний конец Ценде, где проходит русло ручья Кач.

«…А к ручью мы ходили на водопой: колода и в ту пору была не больше нынешней, овцы тут только передавили бы друг дружку».

Трубка погасла, но вовсе не обязательно, чтобы она все время дымила. Вкус табака сохраняется, если просто ее посасывать.

Тишина становится глубже, и Тополь шелестит все громче, желая узнать, что, собственно говоря, нужно здесь старому человеку. Но это и сам старик хотел бы знать. Воспоминания все так же беспорядочно перескакивают с лета на зиму, с одного года на другой, и понапрасну вертит он клубок давних переживаний — нигде не видать ни начала, ни конца нити связных воспоминаний, чтобы распутать их медленно и по порядку.

Теперь уже старик проявляет нетерпение, но нетерпеливо ведет себя и Тополь; вот он сбрасывает листок с одной из верхних ветвей. Тополиный лист кружится в воздухе, парит невесомо, колышется из стороны в сторону и наконец с легким шуршанием опускается в старикову сумку.

Старик вослед листку заглядывает в сумку и тут, словно вспомнив что-то, достает оттуда бутылочку, на которой написано: «борная кислота». Впрочем, надписи этой не слишком-то удается скрыть содержимое бутылочки, потому что едва только старик вытаскивает пробку, как вокруг распространяется крепкий запах домашней водки — палинки. Сделав два-три глотка, старый чабан затыкает бутылку и прячет ее в сумку, после чего опять разжигает свою трубку.

«Не угоди листок прямо в сумку, — думает он, — я бы напрочь забыл о палинки. А ведь добрый глоток только на пользу, и у трубки сейчас совсем другой вкус…»

Старик поворачивает голову и внимательно разглядывает гигантский Тополь.

Вон на том суку висел тогда удавленник. Когда, бишь, это случилось — в девятьсот пятом, что ли? Скорее всего, да. А похоронен он под Бузиною, потому как старый Кирай тогда распорядился: — Человек сам на себя руки наложил, вот и похороните его здесь, не на кладбище. А не то все село сбежится, да и без властей не обойдешься. Нагрянут поп да жандарм, да судья с нотариусом… И пускай отара после то место затопчет, а ваше дело — держать язык за зубами.

Теперь Бузина зашептала громче, ведь тот человек покоится меж ее корней, хотя его давно уже человеком и не назовешь: корни потрудились над человеческими останками, дав жизнь дереву, цветам, плодам, нежному аромату и шелесту густой кроны.

— Да, он здесь, он здесь, — шелестит Бузина, — а сейчас, когда ты о нем подумал, я снова вижу его перед собой в тот момент, когда он еще был человеком. Но теперь ему не о чем тосковать и убиваться… А иногда мне видятся и другие люди, о которых и вовсе никто не знает.

— Шш-ш-ш, — предостерегающе колыхнулся Тополь, — этому человеку нет дела до твоих тайн.

— Он все равно не поймет… — шепчет в ответ Бузина.

— Поймет не поймет, а только его не касается. И не забывай, что он — здешний, ему и без того многое может быть известно.

— Видишь?..

И оба дерева умолкли, ибо старик сейчас смотрел именно на то место, где когда-то был погребен неизвестный самоубийца. Не оказалось у него при себе ничегошеньки — ни сумы, ни денег. В кармане, правда, обнаружили кусок черствого хлеба, кинули его собакам, но те к хлебу даже не притронулись.

И больше о несчастном путнике не заходило речи. Но и то верно, что после никто не искал его.

«Откуда он тут взялся?» — раздумывает старый чабан, однако солнышко так уютно пригревает, что его клонит в сон. Наверное, надо бы уйти в тень, но он не уходит. Каждой косточкой своей он ощущает это пронизывающее тепло, а звучащее вокруг монотонное пчелиное жужжание кажется далеким-далеким, как рассветная песнь в давно минувшую пору.

Старик смотрит на укоротившиеся тени, и ему приходит мысль, что надо бы податься к дому. Но он мотает головой, как бы отгоняя эту мысль.

Если уж вышел за околицу, то нечего взад-вперед без толку бегать…

Тут старик вдруг задумывается: а зачем, собственно, он пришел сюда? И почему именно сегодня?

«Прямо места себе не находил, — думает он, — как дитё непоседливое. Наверное, видно было, что мне не сидится, не иначе, из-за того и оговорила меня внучка… Ну да ладно, не обязан я ни перед кем ответ держать… А время-то к полудню идет…»