Иштван Фекете - 21 день

Йоши Куругла наполнил стаканы, и когда друзья чокались, священник провозгласил:

— Выпьем за то, что все в нас осталось по-прежнему!

— Погодите, теперь я скажу, — остановил друзей Йоши, когда вино было выпито, и он вновь наполнил стаканы. — Выпьем за то, чтобы все здесь оставалось так, как есть!

Стаканы гулко звякнули, словно завершив точкой этот обет Куруглы, прозвучавший как клятва. Непривычно громкие голоса, их торжественное звучание раскатывались под сводами подвала, и даже Цин-Ни передалось какое-то странное, чуть беспокойное ощущение, заставив его позабыть на время о своем нетерпеливом ожидании. Правда, позабыл он на очень короткое время, так как аппетитные и для человека запахи колбасы, жареного мяса, хлеба, сыра, сала, волнуя обоняние мышонка, усилили в нем чувство нестерпимого голода. Но люди все никак не усаживались за стол, потому что на этот раз почтмейстер, взяв стакан из рук Йоши, с радостным возбуждением разлил вино.

— Иначе и быть не может! — воскликнул он и, не выпуская стакана, прокашлялся.

Друзья со смехом подхватили удалую песню:

После этих слов вся троица села: им было чуть-чуть неловко за свою ребячливую несдержанность.

А Цин-Ни опустил свою больную лапку, которую он до этого, испуганный громким пением, держал на весу, и подумал, что пока подождет выходить из укрытия.

Языки у приятелей сегодня тоже развязывались с трудом: разговорных тем, подходящих к случаю, не появлялось, а мысли, которые зрели в них, лежали на душе нелегким грузом, заполнившим собою каждую клеточку существа, и еще не требовали выхода.

Они ели молча. Разгоравшиеся временами сильнее язычки пламени расписывали под старинное золото ободранные щетками стены. Огоньки колыхались из стороны в сторону, и дым, пропитанный теплым запахом воска, оттеснял мыльную вонь в дальние, темные углы, а невидимая копоть выписывала узоры на глиняных стенах, начиная постепенно затушевывать их обнаженную желтизну.

Почтмейстер исправно наливал всякий раз, как только компания приступала к новой закуске, и даже священник не удерживал его; будучи человеком мудрым, он ждал от приятеля неизбежных откровений, которые разве что лишь вину под силу довести до здоровой чистоты.

Друзья чокались в очередной раз, когда священник, так и не выпив, поставил свой стакан, и взгляд его сделался потеплевшим и растроганным.

— Йоши, — сказал он чуть ли не шепотом, — Йошка, у нас гость…

И глаза всех троих людей так заблестели, что язычки пламени вытянулись от удивления.

Руки у Куруглы дрожали, когда он выкладывал перед Цин-Ни кусочки сала, хлеба, сыра и прочего угощения…

— И вина! — шепотом подсказал почтмейстер, и Йоши Куругла наполнил желобок лежня, но тут уж руки у него ходили ходуном, и Цин-Ни счел за благо чуть отступить назад.

— Да он хромает! — вырвалось у священника. — Как знать, Йошка, может, он пострадал вместо тебя…

— Ничего, поправится! — улыбнулся Куругла. — Небось помоложе меня…

— За здоровье нашей мышки! — вновь разлил вино почтмейстер, и Цин-Ни, наверное, передались эти волны искрящейся, смелой радости, потому что он храбро пододвинул к себе кусочек сала и принялся есть, держа на весу больную лапку.

Люди теперь уже отставили еду. Избегая резких движений, они оберегали покой Цин-Ни, а когда мышонок, заглотив ломтик сала, припал к винной лужице, почтмейстер опять потянулся за бутылкой.

— За это стоит выпить!

Йоши Куругла с улыбкой покачал головой, суровое, морщинистое лицо священника тоже разгладилось, однако он предостерегающе напомнил:

— Почтмейстер, помни о супруге, и о служебной чести не забывай…

— Ты прав, Гашпар, но не бойся, я не упьюсь. Просто у меня до того хорошее настроение, такая радость на душе, будто нам удалось избежать какой-то опасности…

Дядюшка Йоши, глядя перед собой, отпил глоток и тихо сказал:

— Вы-то — нет, но я наверняка избежал опасности… Точно вам говорю, друзья…

— Погоди, Йошка, кажется, мышке еще что-то нужно, — прервал его священник.

Но Цин-Ни уже ничего не было нужно. Он с трудом уселся на задние лапки и, чуть пошатываясь, тем не менее основательно вытер усы, а затем дважды тихонько пискнул, давая понять, что все в порядке, лапка уже почти не болит, жизнь прекрасна и добра к нему, но пора домой, потому что вдруг так захотелось спать… С тем он повернулся и исчез в темноте…