Сергей Иванов - В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В»

А у Ольги уже какой-то комплекс перед этими математиками. Начнёт учить — бьётся, бьётся. Эх! Всё равно же ничего не выучу… И так хуже, хуже с каждым днём запускает.

Новую тему начнут — вроде она понимает. Хорошо, если тут Елена и спросить успеет. А пройдёт урок, другой, третий — кончено! Потому что всё новое в математике стоит на старом, на плечах у старого, как в пирамиде акробатов. А у Ольги никакой почти опоры нет. Чуть шаг ступила — ух в пустоту!..

Тяжела ты, скрипучая школьная дверь… Тяжелы вы и круты, каменные ступени до четвёртого этажа. Сердце бьётся, как у старушки.

Дверь в учительскую приоткрыта. Тамара Густавовна сидит, листает журнал, упрятав под собою стул, словно наседка цыплят. В углу у окна, за своим особым столиком, Елена Григорьевна — чёркает тетради. Другие учителя красным карандашом, а Елена — только чернилами, чтоб чётко всё было, ясно.

Если б Ольга учительницей была, она бы, пожалуй, тоже так делала.

Для ребят это очень важно — чёткость и чистота. Вот для Лёньки, например. Он потому, между прочим, папу плохо и слушается! Папа то кричит, то шутит. А с Лёнькой нужно говорить спокойным и ясным голосом, будто он такой же взрослый, как и ты…

Но делать нечего! Стой не стой перед дверью — много не выстоишь. Ольга подняла руку, однако не постучалась, а только тихо спросила:

— Можно?

— Оля? — низким голосом протянула Тамара Густавовна.

— Принесла? — как на машинке, отщёлкала Елена.

Тамара Густавовна посмотрела на Елену Григорьевну, на Ольгу и всё поняла.

— Ну давай, — сказала Елена, — давай, — и отложила ручку с красными чернилами: отметки в дневник полагается ставить синей ручкой.

Ольга с тоскою смотрела на Еленины приготовления. А левой щекою чувствовала, как её греет добрый взгляд Тамары Густавовны. И тогда она сделала два шага, но так, что к Елене почти не приблизилась. А в то же время от Тамары Густавовны оказалась совсем близко. И под этой защитою своей любимой учительницы она вдруг решилась и сказала:

— Елена Григорьевна, пожалуйста! Не ставьте мне двойку. Я исправлю, вот увидите. Выучу и… А то у меня дома…

Елена подняла на неё пронзительные спокойные глаза:

— Вряд ли это возможно, Лаврёнова…

Тамара Густавовна двинула стулом и тоже стала смотреть на Елену.

— Но это же абсолютно не выход! — сказала Елена. — С математикой у Лаврёновой худо, и я полагаю…

— Дай мне, Оля, дневник, — мягко сказала Тамара Густавовна. — Я ведь тебе тоже четвёрку не поставила.

Ольга неловко стала разворачивать газету. Она шумела и путалась, словно накрахмаленная. Наконец Ольга протянула дневник учительнице.

— Ступай, — сказала Тамара Густавовна, и Ольга вышла.

Она не помнила, как спустилась по ступеням, отодвинула тяжёлую дверь, прошла через школьный двор… Очнулась она только в парке. Пустой это был парк и старый. Говорят, он существовал ещё до революции.

Огромные клёны чернели свободным строем по обе стороны аллеи. Под ногами шумели листья. Так хорошо было и так пусто. Целые километры свободных скамеек тянулись далеко вперёд.

Сердце успокаивалось. Наступало счастье. И потому ещё, что сегодня ей ни о чём не надо было думать, ни о каких уроках: завтра с самого утра они должны были ехать в питомник, за город, сажать деревья.

Она пришла домой под вечер — уже мама возвратилась с работы. Тихо открыла дверь своим ключом, и первое, что услышала, Лёнькин голос. Он распекал Родьку:

— И запомни: шалить можно так, чтоб это было не обидно другим!

Ольгины слова! Ею придуманные и сказанные. Так хорошо вдруг стало и весело. Она заглянула в мальчишечью комнату:

— Здрасте! А что случилось?

— Ура! Да здравствует! — закричал Родька. — Мама! Оля пришла! — И повис на Ольге.

Из кухни выглянула мама, усталая.

— Здравствуй, Оля. Поможешь?.. Где была?

— Да нигде… В парке.

— Случилось что-то?

— Нет. А где папа?

— Совещание у Козлова… А дневник покажешь?

— Его нет… — Ольга замялась на секунду. — Он у Тамары Густавовны…

Мама поджала губы, глянула на Ольгу:

— Но ведь завтра всё выяснится, учти.

Ольга спокойно пожала плечами. Такой вечер был хороший и тихий. Завтра — пускай, а сегодня — нет… И ещё была надежда на Тамару Густавовну.

— Хорошо. Извини меня, — сказала мама.

— Олька! Олька! Пойди сюда!

Двор был полон народу, двор был полон весёлого переменочного шума. Нет, не переменочного даже, а такого, который ещё веселей. Двор был полон и осеннего солнца, последнего осеннего солнца. Может быть, самого последнего в этом году.