Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход

— Я виноват, что позже тебя родился?

— Ни в чем ты не виноват.

— А откуда ты про Собинова знаешь?

— От Владлена Арнольдовича, — сказал Андрей.

Вышел кок:

— Про посуду не забудь.

— Ладно.

— Пойду пулемет почищу. Нет-нет да заест этот Арлекин!

— «Эрликон»! — улыбнулся Андрей. — Не путай…

— Все равно не по-русски.

Гошин затопал по трапу наверх.

Он по боевому расписанию — пулеметчик…

— Никогда не слышал про Владлена Арнольдовича! — заметил я, принимаясь за второе.

— Я в восьмом классе учился во вторую смену, — сказал Андрей и переставил с места на место пустую кружку. — Помню: иду после школы по городу. Гололед, ветер с Волги… Деревья на бульваре обледенели, ветками стучат, а над ними луна как медный таз. Взять ледышку — добросить, и она загудит. — Он улыбнулся. — Здорово? Я смотрю на луну, спотыкаюсь и арии пою. «Куда, куда вы удалились!» Кутенок был… Так и доспотыкался до музыкальной школы. Ты что?

— Нет, ничего.

Теперь я чуть не поперхнулся — котлетой…

В открытый люк сверху снопом врывался плотный солнечный свет, где-то изредка поскрипывало, было слышно воду — как она журчит неподалеку.

— Принял меня профессор, маленький, седенький старикан, и привел в огромную комнату. Рояль, темные шкафы, люстра, портреты композиторов по стенам. Святая святых…

Андрей смотрел на меня, а я никак не мог выбрать момент, чтобы прокашляться.

— Что?

Я кашлянул.

— Хорошо рассказываешь.

— Хорошо помню, — сказал он и замолчал.

— А дальше?

— Ну, пока я оглядывался, профессор исчез. Нет его. Вдруг слышу: бам! Он сидит за инструментом, его и не видно. «Пропойте, пожалуйста». Надо было повторить этот звук голосом. Я повторил. Потом другую ноту, третью… «Идите сюда», говорит.

— Владлен Арнольдович?

— Ну, да. Подошел. Он опустил крышку, побарабанил по ней пальцами: «Повторите, пожалуйста». Тоже повторил.

«Пишите заявление». Я тут же написал, а он — резолюцию: «Слух и ритм очень хорошие». А сколько потом возился? Месяц только и делал, что смычком по струнам водил…

— Каким смычком? Ты же петь учился?

— Кто тебе сказал? На скрипке играть, а не петь. Петь… Нет, на скрипке играть! Была такая мечта… Сто потов с меня профессор согнал за этот месяц. А подумать — что сложного? Стоишь, опираясь на левую ногу, правая расслаблена. И надо смычком водить так, чтобы кисть руки плавно переходила из одного положения в другое. Вот, видишь?

Я посмотрел на его руки.

Андрей пошевелил пальцами.

— Забыл… Профессор что-то говорил — на каких-то пальцах у меня должно было здорово получаться, когда научусь.

— Научился?

— У меня на скрипке то и дело стоечки ломались, — сказал он. — Знаешь, такая стоечка, на которой струны натянуты? Ее ведь приладить надо уметь, чтобы звук был чистый и правильный. Притереть. А у меня братец есть — пацан. Как ему ни втыкал, чтобы не хватался за скрипку, — нет, лезет и ломает!

Нос у Андрея морщился.

Я попробовал представить себе, как он водит смычком. Весь в черном, накрахмаленные манжеты как снег, а руки загорелые. Не на штурвале руки — на скрипке.

Андрей увидел, что я улыбаюсь, но не понял почему.

— Знаешь, что такое младший брат?

— У меня сестренка…

— Тебе легче! — сказал он и встал из-за стола.

Был опять шторм. На пути к Исландии. Но приходилось держать не по курсу, а прямо на волну. Иначе перевернуло бы.

На третий день шторма, когда Федор сменил меня на вахте, я увидел с палубы катер, который шел за нами. Его так положило на борт, что колпаком локатора на верхушке мачты он коснулся воды.

Потом исчез.

Я уже добрался до люка в кубрик и, вцепившись во что-то, глотая горечь, ослепленно смотрел туда, где только что был корабль, а теперь лезла к небу вспухшая вода.

На хребте этой водяной горы показался колпак локатора, мачта и весь исчезнувший было катер. Он шел за нами.

Мы, наверное, тоже исчезали, если смотреть со стороны.

Я подумал, что лучше не смотреть, приготовился нырнуть в кубрик. Надо было открыть и сразу захлопнуть за собой люк, чтобы туда поменьше попало воды. Но всегда так: чем больше готовишься, тем хуже получается. Вода ударила мне в спину, потом в грудь, и я загремел по трапу вниз. Когда поднялся, люк был уже задраен.

— Ходить можешь? — спросил боцман.

— Конечно, могу.

— Цирк…

— Мачты по воде чертят, — пробормотал я.

Надо было переодеться.

Я достал из рундука сухое белье и свитер. От него пахло деревней. Вернее, фермой… Странный это был запах — и чужой, и знакомый, а главное, такой неожиданный, что не верилось.