Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход

Вадику явно хотелось поговорить. Он объявил, что у него вся тельняшка промокла.

— Тельняшка — это еще не позор, — усмехнулся Юрка.

Леха молчал.

Он молчал до тех пор, пока мы не вышли на дорогу. Тут наш комсорг вздохнул:

— Ну вот… Вы хоть почуяли, как снегом-то пахнет? Теперь бегом!..

Хуже всего, конечно, было, что мы подвели нашего старшину, нашего Василия Петровича Воронова. Он нам доверял, а мы…

Старшина сидел на скамье, опустив голову, один во всем кубрике!

Чадила его самокрутка.

Он поднял голову.

Мы, не решаясь пройти, стояли у дверей. Все-таки никто из нас не думал, что получится так плохо. Но не объяснишь, не оправдаешься, да и не станем мы этого делать! Надо было вернуться вовремя, а не плутать.

— Товарищ старшина… — начал Леха.

— Разговоры! — перебил его Воронов.

И опять молчание.

Вадик не выдержал:

— Нет, а где все? Нас ищут?

— Разговоры! — рявкнул Воронов.

Мы прикусили языки. И вдруг услышали:

— Становись! Напра-во! Из кубрика шагом марш!

— Погорели, — прошептал Вадик.

— В штаб! — вдогонку нам крикнул Воронов.

Мы шагали в штаб. Гуськом, «в колонну по одному» — Леха, я, Юрка и, как всегда на шкентеле, Вадик Василевский.

— Не может быть, что он доложил начальству, — сказал я.

Юрка оглянулся:

— Догоняет!

— Сейчас повернет, — предположил Вадик.

— Строевым! — крикнул Воронов.

Мы стали чеканить строевой шаг.

— Тверже ногу!

Мы постарались топать сильней и четче.

— Вольно, — сказал старшина.

Пошли нормально.

Да, он привел нас в штаб. Неподалеку от подъезда, за палисадником, ребята из нашей смены — человек десять — пилили и кололи дрова. Остальные топили печи в коридоре второго этажа.

— Будут топить вот эти, — сказал старшина, мельком взглянув на нас. — Остальные построиться — и в кубрик. Отдыхать. Ясно?

Мы обрадованно кивнули: «Есть!»

— Поработайте ночку, — сказал Воронов. — Штрафники!

Сахаров подошел ко мне, сказал:

— За такие штучки вам бы еще по десять суток!

— Ладно, иди…

Я так был рад, что все обошлось; наплевать мне — почувствовал — на этого Сахарова.

Печи здесь были необыкновенные. Такие, наверное, есть только на Соловках. Если бы Вадик Василевский посадил себе на плечи еще одного Вадика, они могли бы войти в любую топку не пригибаясь. Туда, в эти горящие топки, надо было швырять целиком метровые поленья, чтобы поддерживать настоящий огонь. Пальба там стояла оглушительная.

Печи топили раз в неделю, но зато всю ночь.

И семь дней после этого в кабинетах было тепло, даже очень тепло.

Огонь полыхал в десяти топках сразу.

Первым делом мы сняли шинели. Потом — робы. И, наконец, стянули с себя тельняшки.

— Правильный у нас старшина! — сказал Юрка, улыбаясь и вытирая потный лоб. — Он ушел?

Леха кивнул.

— Я уж думал — нас ищут, — лупоглазо уставясь в огонь, вздохнул Вадик. — Сереж, а соседи-то наши?

— Их смена в карауле.

— А-а…

Шуруя в очередной топке, я взглянул на дверь рядом и узнал ее — кабинет начальника школы. Сто лет назад я приходил сюда, не меньше!

Дверь почему-то приоткрыта. Заглянуть? Я шагнул и замер… Лучше бы мне этого не делать! Отсюда видна была спина Воронова. И слышно два голоса. Хриповатый, напряженный — старшины и сухой, строгий, старческий — капитана первого ранга Авраамова.

— Вам, может быть, и просто, — сказал Воронов. — Достали старые погоны — и все! А у меня золотопогонники отца с матерью расстреляли! Не могу я их пришить… Как большевик вам говорю.

— А я не как большевик? — спросил Авраамов. — Для Советской власти, во славу рабоче-крестьянского Красного Флота, я обучил тридцать тысяч моряков. Командиров. Офицеров! Так-то, Василий Петрович. Все. Можете идти!

Не знаю, как мне удалось выскользнуть. Старшина ушел, не взглянув на нас. Потом вышел Авраамов. Мы, полуголые, встали по стойке «смирно».

— Вольно, — рассеянно козырнул Авваамов.

И тоже ушел. Деревянные ступени лестницы скрипели под ним.

Юрка почесал переносицу:

— Все хочу у тебя, Леха, спросить. Как ты сегодня определил, что надо вправо? А? Ведь заблудились…

Только теперь один из нас произнес это слово.

— Правая нога сильнее, — сказал Леха. — И человек в лесу всегда незаметно берет влево. Это мне отец говорил.

Он смотрел в топку, на огонь, упрямо наклонив лобастую голову. Лицо раскраснелось от жара.

Леха повзрослел. Сейчас мы все это увидели. Губы у него стали жестче. И глаза.

Мы молчали.