Виталий Бианки - Фомка-разбойник (cборник)

– Отдать якоря!

Обошлось.

Мерно качает.

Пассажиры вешают спасательные пояса по местам, расходятся, запираются в каютах.

Всю ночь пережидали бурю. Машина все время работала. Стояли под деревней Белогорье.

А наутро Обь не узнать. Она совсем другая: спокойная, равнодушная. Стена веселой зелени на берегу – береза, осина, ель. Вода отливает малиновым. Река не кажется даже такой уж широкой: ну, две Невы, не шире. Но это – обман. С левого борта тянется низкий берег – луга, тальник – и вдруг кончается. То был остров. За ним открывается широкое водяное пространство. Вдали длинная полоса тумана. Белая полоса разрывается, и чуть виден лес на том берегу Оби.

За весь день «Москва» делает три остановки: утром – против деревни Сушкиной берет дрова, днем – в Малом Атлыме.

Необычайно живописно это селение. Раскинулось в горах. На склонах – разностенные избы, амбарчики.

Вдруг домик городского вида с белыми кокетливыми окнами, с железной крышей.

Почти нет встречающих пароход – только здешние служащие Госторга. Потом несколько крестьянок выходят с ведрами и плетеными большими корзинами: продать пассажирам черницы. Черника тут два рубля ведро.

– А куры на продажу есть?

– Нету-ка, нету-ка, каки у нас куры. Одна есть – и та с цыплятами ходит.

Большой Атлым. На берегу склады, пара домишек.

Деревня за горой.

Долго стоим: матросы выгружают муку, крупу. Удивительно, сколько в брюхе парохода может поместиться больших, тяжелых мешков.

Пассажиры полезли на кедры, сбивают шишки.

Всходит луна. Ночная птица-сирин кричит в лесу. Отваливаем. Идем под берегом. Рядом, по гребню горы, идет, идет несметное черное войско тайги.

Блещет призрачная лунная дорога. На ней, как сон, как воспоминание, появляется узкая лодчонка, человек в ней поблескивает украшениями в черных волосах. Поднимает из воды остроконечное весло – и все исчезает.

С удивлением вспоминаю: мы же в Земле Югорской! Этот туземец, что сейчас промелькнул в полосе лунного света и так показался похож на индейца, – остяк или вогул. А днем их совсем не видно. Наверно, все в лесах, в глубине страны…

Большие села Кондинское и Шеркалы проходим ночью.

– Это невозможно стерпеть, – наутро говорит Валентин, – сколько здесь уток. Матросы говорят, через час остановка: дрова будем брать. Махнем на охоту?

Мы натягиваем болотные сапоги, набиваем карманы патронами.

За долгую дорогу сколько у нас было разговоров о предстоящей охоте. Уток набили – без счету. Промахов у нас, конечно, не было.

«Москва» дает гудок.

Охота начнется сейчас.

И обоих нас охватывает тайное смущение. По правде сказать, ни один из нас не уверен в своем выстреле. Я – потому, что ружье у меня новое, я не привык к нему, не ходил еще с ним на охоту. Валентин – потому, что он вообще еще не охотился с дробовиком.

«Москва» остановилась, сходни поперек пути. Мы спускаемся. Стараемся спрятать свои ружья: еще увяжутся любопытные.

Залитый водой луг. На пригорке – землянка. Мальчик вылезает из нее и прямо направляется к нам.

– Айдате-ка сюда: тут кроншпилей черно садится.

Что ж, кроншнеп – крупнейший из куликов – прекрасная дичь. Мы идем за мальчиком.

Я незаметно оглядываюсь. Палуба полна народа. Показывают на нас пальцами. Кричат:

– Влево идите, влево: сейчас там утки сели!

Я делаю вид, что не слышу. Валентин – тоже.

Из травы шагов за полсотни взлетают два долгоносых кулика.

Ружье само вскидывается к плечу.

«Не буду стрелять, ни за что не буду! – твержу про себя. – Куда, к черту, на такое расстояние!»

Птицы удаляются. Неожиданно вслед им гремят четыре выстрела.

Кроншнепы спокойно продолжают лететь.

– Умирать полетели! – весело кричат с палубы.

– Зачем стрелял? – шиплю я на Валентина.

– Ты первый начал!

Черт его знает, кто первый. Ружья начали. А уж если они начали, разве заткнешь им глотку?

Трава растет прямо из воды. Добро, что сапоги у меня выше колен.

Валентин бахает где-то далеко: он пошел берегом. Наверно, напал на дичь. Обстреляет – засмеет!

Мне стрелять не по чему: стайки уток проносятся вне выстрела, над головой только чайки. Целый час уже прошел.

И тут замечаю одинокую утку: несется прямо на меня.

– Спокойствие! – говорю сам себе, отодвигаю предохранитель.

Утка резко изменяет направление. Бью навскидку… и гром выстрела сливается с басистым гудком парохода.