Сильвио Д'Арцо - Старики

Но ей это явно не удалось. Она не смогла даже улыбнуться.

Только немного погодя, прочитав письмо, она поняла, что этот визит, длившийся каких-нибудь двадцать минут, вовсе не предназначался именно ей. Это был настоящий удар, ни больше, ни меньше. И в самом деле, события разворачивались столь странно и неожиданно, да и тон голоса гостя почти до самой развязки был настолько предупредительным, что ей просто не могло прийти такое у голову. В прочем, и сами факты, изложенные в письме, уходили в столь далекое прошлое, что казалось являлись уже достоянием какой-то иной жизни, с которой настоящее связывалось самое большое памятными свидетельствами прошлого.

Тридцать лет тому назад, как раз в то время, когда ее муж стал ежемесячно отлучаться в Ливорно, будучи без ума от одной молодой особы, в нее влюбился один мужчина. Этот мужчина, достаточно умный и удачливый в делах, и, умеющий обольщать женщин, посвятил ей прекрасные письма, в ситуации, в которой время и создавшаяся обстановка играли гораздо большую роль, чем сам фактор удачи. Она тоже, в свою очередь, влюбилась в него и не замедлила в этом признаться. И ничего больше. Больше ничего у них не было. В данный момент этого человека уже не было в живых; да и она сама, ни дать ни взять старушенция, не помнила даже имени того, кто написал ей когда-то целую пачку прекрасных писем.

Но, тем не менее, несмотря, ни на что, одно из этих писем сейчас лежало на столе. И единственной вещью, не коснувшейся времени, и, которая не утратила своей первозданной красоты, был этот исписанный лист бумаги. Он существовал и был живым свидетельством тяжкого греха. Это был камень тридцатилетней давности, сохранившийся по какой-то иронии судьбы, и, так неожиданно свалившийся на тихую гладь озера, столь же безмятежную как их старость.

«Боже мой, — поднялась синьора из кресла, покачивая головой. — Да и денег запрошено слишком много. Чересчур много; чересчур… И, кроме того, все надо сделать так, чтобы он ничего не заметил…» Она была слишком подавлена, чтобы возмущаться этой очевидной ложью, и слишком уставшая, чтобы прибегнуть к ней. Она стала прислушиваться к шуму дождя.

В этот момент дождь усилился; и муж синьоры не успел даже войти в комнату, чтобы помочь ей опустить жалюзи, как началась гроза. Оба они порядком промокли. И тут же неожиданно погас свет. С улицы доносился шум и смех голосов.

Тогда они сели рядышком друг к другу.

— Думаю, что мы поступили, не совсем правильно, продав дом, — заметил муж немного погодя. Ирония для него была своеобразным способом защиты, и он прибегал к ней весьма часто; но в данный момент, при этой темноте и при этом шуме дождя, она была явно излишней.

— Зачем говорить об этом, все равно мы не проживем так долго, — ответила жена, угадав ход мыслей мужа.

— Но, помилуй, я вовсе не хотел сказать это, — солгал муж.

— А я, наоборот, хотела сказать именно это, — сказала жена мягко, но с примесью горечи в голосе.

— Во всем виноват дождь, — возразил муж. — Думаю, что мы не имеем права жаловаться на жизнь, и к тому же это было бы признаком дурного тона. Мы смогли быть юными в нашей юности и старыми в нашей старости. Не знаю, найдётся ли кто еще, кто мог бы сказать то же самое. Кроме того, я хотел бы обратить твое внимание еще на одну деталь. Когда умер наш Ринальдо, я полагал, что в мире не могло быть большей несправедливости… В тот момент мне казалось, что смерть нарушает естественный порядок вещей. Но сейчас я, наоборот, убежден, что его смерть подчинялась вполне определенной закономерности, какой именно — не знаю, но которая должна существовать… Хотя его потеря мне бесконечно дорога, но я, тем не менее, не думаю, чтобы его жизнь смогла бы привязать нас так сильно друг к другу. Поэтому считаю, что и он тоже внес свою лепту в наш союз, этот своеобразный шедевр. Я говорю это вполне серьезно.

Синьора все время молчала.

— Полагаю, что это как раз те вещи, о которых принято говорить в темноте, — наконец, заметила она.

— Естественно, естественно. Темнота нужна также и для этого. И, поскольку свет еще не зажегся, хочу сказать тебе еще одну вещь. Что жизнь двух стариков имеет цену в тысячу раз большую, чем жизнь двух молодых людей. В тысячу раз большую! Здесь не может быть никакого сравнения!

— Возможно, что это так и есть. Я ничего не имею против… Но мне этого никто никогда не говорил.

— Это потому что мы никому не нужны, — заметил ее муж. — И потому что у нас достаточно здравого смысла, чтобы мы не обращали никакого внимания на то, что другие думают или не думают о нас.