Теннесси Уильямс: Мамин дом с лепным фасадом

— Кто знает, когда я сам не знаю? — сказал м-р Джимми.

— Ну так вот, — сказала мама Бринды, — если даже бросить работу, все равно нельзя ничего не делать, совсем ничего, надо же что-то делать, правда?

— Да я делаю, — сказал м-р Джимми.

— И что вы делаете?

— Ну я вечером, примерно в такое вот время, выезжаю к авиабазе. Проеду мимо, чуть подальше, и поверну назад, а на обратном пути, по дороге в город, то и дело попадаются молодые пилоты, выставляют руку — просят подвезти. И я выбираю, которого прихватить, и везу его в город. Мы приходим домой, пьем, рассказываем о себе и пьем и, может, через какое-то время становимся ну вроде друзьями, а может, и не становимся. Вот, видите, что я теперь делаю…

Приближаясь к дому, он поехал совсем медленно и, глубоко потянув в себя воздух, остановил машину прямо перед дорожкой, ведущей к веранде, и выпустил руль. И запрокинул голову назад, словно у него была перебита шея.

Мама Бринды тоже вздохнула, и голова ее не только запрокинулась назад, на подушку сиденья, но и перекатилась немножко набок. Они напоминали двух людей с перебитыми шеями, и Бринда просто сидела и с неразумным терпением собаки ждала, когда они оживут снова.

Потом наконец м-р Джимми опять вздохнул, долго втягивая воздух, вышел, пошатываясь, из машины и обогнул ее, чтобы, словно для двух белых леди, открыть им дверцу.

Он не только помог маме Бринды выйти из машины, но и, крепко держа ее, повел по дорожке к дому. Она, наверное, упала бы без него, Но Бринда чувствовала, что тут не просто физическая помощь одного человека другому. И когда они поднялись по ступенькам, м-р Джимми опять не ушел от них. Он вновь потянул в себя воздух, громко, как и два раза до этого. Последовала долгая, исполненная сомнений и колебаний пауза, которая показалась Бринде неловкой и тревожной, но ни мама, ни м-р Джимми никакой неловкости не испытывали. Словно для них это было привычным делом, и они все время знали, что так и будет. Они стояли на верхних ступеньках лестницы, которая вела на веранду, и было непонятно, собираются они расстаться или еще побыть вместе.

Они напоминали людей, которые сначала поссорились, а теперь помирились, но не потому, что пришли к согласию, а потому, что оба поняли какую-то грустную неизбежную истину, и это сблизило их, даже если они и расстроены оттого, что примирение невозможно.

— М-р Джимми, — сказала мама Бринды, — присядьте. Посидите с нами немножко.

И он послушал ее. На веранде стояло два стула-качалки. Бринда села на ступеньки. М-р Джимми качался, а мама Бринды сидела спокойно.

Немного погодя мама Бринды сказала:

— М-р Джимми, что вы собираетесь теперь делать?

— Я не строю никаких планов, просто живу да живу…

— И как долго вы собираетесь так жить?

— А сколько удастся. Пока что-нибудь не вынудит меня остановиться, я полагаю.

Как будто внутренне взвешивая, сколько времени может на это понадобиться, мама Бринды кивнула и погрузилась в молчание. Молчание длилось так долго, что она могла бы найти решение этой задачи, потом она встала.

Я умираю, — сказала она с таким спокойствием, словно сообщала о том, что сейчас войдет в темный дом. М-р Джимми встал, будто это поднялась белая леди, и сетку, которой была затянута дверь, перед ней подержал пока она отпирала замок.

Бринда двинулась было за ней, но мама преградила ей путь.

— А ты ступай к Креннингам, ступай сегодня назад и прибери там весь беспорядок в доме, и вы двое оставайтесь там вместе и смотрите друг за другом. И ты, Бринда, не допускай, чтобы белые парни привязывались к тебе, а как услышишь, что они идут, ступай вниз, в подвал, запрись на ключ и оставайся там до света, если только тебя не позовет м-р Джимми, а если позовет, тогда иди к нему и узнай, что ему нужно.

Потом она обернулась к м-ру Джимми и сказала:

— Я думала, что у белых, таких, как вы, есть хоть какой-то шанс в этом мире!

Потом она закрыла и заперла дверь. Бринда поверить не могла, что мама оставила ее на улице, но это было так. Бринда так и осталась бы там, бессмысленно поджидая у запертой двери, но м-р Джимми нежно взял ее за руку и повел к машине. Он открыл для нее заднюю дверцу, словно она была белой леди. Она села в машину, и, возвращаясь домой, м-р Джимми все время безмятежно ехал на красный свет, будто дальтоник. Он ехал домой быстро, прямой дорогой, и, когда они подъехали к дому Креннингов, Бринда заметила внизу, в нижнем холле, мягкий свет, и, казалось, свет этот говорил то, чего никто, измочалив так много слов, так и не смог выразить за весь день: у бога, как и у всех людей, две руки: одна — чтоб карать, другая — чтоб утешать и лелеять.