Николай Омельченко - Серая мышь

Василь Сулима рассказал мне еще немало интересного, теперь я уже многое забыл — записывать было нельзя. В своем дневнике я лишь фиксировал людей и события тех дней, ничего не комментируя… Шли мы с дивизией по тылам советско-германского фронта; участвовали в карательных экспедициях против советских и польских партизан. Лично я в этом участия не принимал, был переводчиком. В те дни вояки нашей дивизии проводили операции против советских и польских партизан совместно с УПА, а мне нежелательно было встречаться с кем-нибудь из нашего куреня — не хотелось подводить Юрка, ведь он объявил о моей смерти. В мае сорок четвертого в дивизию приезжал Гиммлер; дивизия «СС-Галичина» тогда перешла в распоряжение группы немецких армий «Северная Украина». Во время инспектирования нашей дивизии Гиммлером я был у него переводчиком, — у личного переводчика рейхсфюрера пропал от простуды голос. Есть известная фотография — Гиммлер среди командиров дивизии «СС-Галичина»: чванливое лицо провинциального ветеринара, круглые очки в золотой оправе, на груди — мощный цейсовский бинокль. Я стоял рядом, но в кадр не попал, фотограф не нашел нужным зафиксировать для истории столь мелкую фигуру. Мне запомнились слова Гиммлера, с которыми он обращался к воякам дивизии, напоминая о том, что, дав присягу на верность фюреру, они не должны жалеть своей жизни в борьбе против большевизма. «Я уверен, — говорил Гиммлер, — что вы не подведете СС и меня, и фюрер сможет в конце этой войны сказать: дивизия выполнила свой долг».

Но где нам было устоять против той могучей силы, которая наваливалась с востока. На Львовщине под Бродами нас окружили войска Красной Армии и устроили такое пекло, что не забыть до конца моих дней. Я не был на передовой, мне, как всегда, повезло, но и во втором эшелоне я натерпелся страху, потом это долго снилось мне по ночам, — вскакивал с постели в холодном поту и до утра не мог заснуть. Вокруг рвались снаряды и мины, горела земля, но больше всего мне запомнился раненый парень, бросивший винтовку; обезумевший от боли, он держал в руках свои вывороченные осколком из чрева внутренности и, перебегая от одной кучки залегших вояк к другой, не переставая, кричал:

— Не бросайте меня, хлопцы, не бросайте, родные!

Позже я узнал, что из одиннадцати тысяч личного состава дивизии осталось не более пятисот человек.

Выбрался из того адского котла и Василь Сулима. При встрече со мной он сказал с тоской:

— Теперь у нас одна задача — драпать на Запад, чтобы сдаться в плен американцам, не попасть в руки к большевикам.

Так думали многие, но кто с нами считался…

Дивизию стали пополнять, теперь не брезговали даже беглыми полицаями и старостами с восточной Украины, людишками, изменившими Советам; большинство из них не были ни националистами, ни шовинистами, просто в свое время в силу разных обстоятельств, как и мои бывшие подопечные Лопата и Чепиль, стали прислужниками у немцев. Мы, оуновцы, старались обратить их в свою веру; иногда это удавалось, большинство же лишь соглашалось с нами из угодничества; между прочим, таких и сегодня хватает среди нашей диаспоры и в Канаде, и в Штатах, и в других странах, где поселились украинцы. После пополнения дивизии в ней уже почти не осталось галичан и она утратила свое первоначальное содержание; дивизию переименовали в четырнадцатую пехотную дивизию войск СС, мы охотнее называли ее первой украинской дивизией. Одно из ее подразделений было брошено вместе с немецко-украинской полицией на подавление Варшавского восстания, большинство же участвовало в подавлении национального восстания в Словакии.

В этих записках я ни в коей мере не собираюсь излагать историю дивизии — ее вояки не заслуживают того, чтобы о них писали, восхваляли их разбойничьи деяния, казни, грабежи, насилия. Сегодня кое-кто пытается обелить их прошлое, но никто и словом не упомянул о том, сколько горя и слез принесли они нашим братьям-славянам. Я помню, как в дивизии началось разложение — пьянство, разврат, воровство; многие не выдерживали, дезертировали. Мы с Василем Сулимой тоже не раз подумывали о том, чтобы бежать. Но куда? О возвращении на родину уже не могло быть и речи — мы сами себе отрезали туда дорогу. А впереди нас ждала полная неизвестность. Я жил лишь надеждой на встречу с Галей и сыном. Эта надежда стала более реальной, когда нас в январе сорок пятого года по приказу немецкого командования перебросили в Югославию. И опять нас бог покарал, чтобы не лезли в чужой огород; югославские партизаны так нас встретили, что пришлось позорно бежать, каждый куст, каждая горная тропинка в этой стране была против нас. Там же остался навсегда лежать и Василь Сулима. молодой художник, волею злого рока взявший в руки оружие. Очарованный зимним горным пейзажем, он вышел из лагеря с блокнотом в руках, чтобы сделать несколько рисунков; едва ступил на горную тропу, как раздался выстрел, прокатившийся гулким эхом в горах. Пуля попала прямо в сердце.